Роман в письмах. В 2 томах. Том 2. 1942-1950 - Иван Сергеевич Шмелев

разглядывай… — почитывай порой страничками… Вчера был у меня вернувшийся из Рима генерал Д. И. Ознобишин, мой друг и умный читатель… Много понаслышал от него… Ах, Оля-Оля… не знаешь многого ты… как выдавали русских людей на лютую казнь… Десятки тысяч казаков выдали англичане642 (в начале немного выдавали и американцы, потом _о_с_т_а_н_о_в_и_л_и_с_ь)… Побито-показнено — ско-лько! [Кравт]643 — писатель повешен в М. Так называемая «трагедия под Удино»644 (где по границе шли казачьи станицы)… Сколько покончили самоуб……м! Надо знать. В Америке вышла книга бывшего народного коммиссара Кравченко645, (комиссара с времен войны), командированного Советами в Америку и — оставшегося! Ка-кое разоблачение! Причем тут «документики»! Книга Кравченко произвела взрыв! Чуть ли не в миллионе экземпляров, по-английски. Парижский «Carrefour»646 (католический..?) начал ряд статей-выдержек из этой книги. 1-ая в No от 15 авг., четверг, хочу достать. Объявлены следующие «Suite»[200]. Это еженедельник. Я тебе постараюсь выслать. Был у меня в субботу _т_о_т_ — инженер… Все добиваются, требуют… — а, плевать: я — «крэпка», в сём отношении. О-ля… помни: там хуже, чем было раньше даже… _т_а_м_ нечем дышать и простому народу, _в_с_е_й_ Руси! Напряги воображение. Нельзя свою тягу-страсть к Ней брать за основу оценки и ею, как покровом, накрывать зияющую _я_з_в_у! Нельзя затыкать уши от «слухов»… — слухом земля полнится.

Есть, как во всем, ловчилы и дрянь, особенно в таком, _б_е_р_у_щ_е_м. Но неужели ты думаешь, что все обманываются?!.. Нет, голубка… 41-ый и твои предупреждения — тут не доказательство. Или ты убеждена, что одна ты не можешь обмануться? Ты — горячая, ты страстная, во всем… особенно в судьбах родного! Потому-то так и люблю тебя, — страстно! — и ценю, и чту. Ты умна. Но ты и — нередко — «опрометь-стремига». У, какая… горячка-страстка!.. Оля, я о-ч-е-н-ь люблю тебя, я выстрадываю тебя… я — _о_д_и_н_о_к.

Ну, довольно нУда… Я, ведь, и — хоть чуть — _з_а_к_а_л_е_н. Терплю. Кто, кто —? — возле меня?!.. Ни-ко-го. Всегда один. Юля… да что же она-то мо-жет?!.. Ну, раз в неделю заглянет… «Стена, закрывающая от повседневщины» — с неделю и не видел его… — да и зачем он мне?!.. А то с горестями приходит, а то — со сплетнями… Вчера два генерала (другой — председатель Главного [управления][201] Союза инвалидов, ген. Кальницкий647) сидели… 4 часа! Ну, Ознобишин по крайней мере (ему 77 лет) мне — «первый визит», приехал 2 дня тому… и м. б. будет мне очень полезен… м. б. и в издании… (очень богатый, Казачий музей в Париже — его создание, знаток картин; его «коллекция» главная, хранится в Брюсселе при Военном бельгийском музее648) — это бывший царский военный агент в Париже, был женат на иностранке-миллионерше, много делал для русских. Придется ехать к нему — на обед, в четверг, его рождение… Ох, не люблю двигаться — для сего. Да и не люблю смотреть на людей с точки зрения выгоды. Нет, а просто генерал очень трогателен… _л_ю_б_и_т_ русского писателя. Сам пишет «мемуары», видал многое, лицеист (Пушкинского лицея), генштабист, очень культурный, понимающий искусство. Твоя «рубашечка» о-чень захватила! Оля, у-мница, как ты чутка — художница! Т_а_к_у_ю-то и люблю, _н_е_с_у_ в сердце. Любить такую женщину..! — Господи, какое великое счастье даровал мне!.. Светлая девочка моя!.. Сколько — в этом — для меня! — слове _д_е_в_о_ч_к_а!.. Вся — нежность и свет.

Твой Ванёк

Получил лекарство! Благодарю, целую лапочки твои, сероглазка. Ка-ак всю целую! Оля, какое счастье _т_а_к_ любить!.. Ты — жизнь мне даешь. Ваня

Юля потрясена твоим истолкованием «лилий», «Чаши»! Залюбовалась. Хоть строчку черкни ей. Она тебя полюбила! Она пытается все — для меня. Но что она может, живя так далеко?!..

146

О. А. Бредиус-Субботина — И. С. Шмелеву

21. VIII.46

Сердечко мое, дорогой мой Ваня! И вчера и сегодня рвалась писать тебе на твои редкие письма. И вот вчера я металась — хлопотала что-нибудь наладить с посылками для моей тети649 в Берлин. Она голодает, думаю, что похуже твоей знакомой художницы-миниатюристки649а. Лежит 8 месяцев с флегмоной ноги. Дают по карточкам на месяц 1 кило овощей! — а без карточек — ничего не достать. Она — добрая душа, чудесный человек. Как будто что-то наладится. Из Голландии запрещено ведь посылать в Берлин. Я все время под впечатлением ее письма. Она у предела, дальше — некуда. А сегодня возилась с овощами. Мама сняла все бобы и я оказалась перед необходимостью их все заделывать в банки. Мне это не по душе, особенно сегодня, т. к. все рвусь тебе писать. Сидела и думала о тебе, разбирая зелень. Ах, Ваня, Ваня! Не знаю, с чего и начать. Ну, что значит «простить» — простить или не простить можно, например, того, кто обидел, ударил другого. А тут… тут я только предостерегала, чтобы ты сам не оказался «битым», т. к. знаю, что царапины на чувстве моем к тебе — были бы тебе хуже ударов. Я просто сказала: «осторожно: тут может стать трещинка!» Понял? Я понимаю тебя. Я нисколько не сержусь. Но, впрочем, чуточку сержусь за то, что читал «петухов» Юле. _Н_е_л_ь_з_я. Ни в каком случае. Люди (и даже Юля) всегда с особым интересом нащупывают такое. Прошу: если любишь — не выноси на базар. Но не хочу ворчать, я вся тихая и ласковая сейчас. В Преображенье я была в церкви… был чудесный день после ливней (между прочим катастрофально положение жатвы — все сгнило от дождей, у нас во 2-ой раз все погибнет!). Я ехала и так мне было светло, так радостно думать о тебе. Я все спрашивала себя: «Что бы это такое могло быть?» Да, я тоже поражена совпадением наших переживаний. Я верю, что передаются мысли. Это было удивительно. Нет, не жалей о моем сожженном письме. Право, так лучше. И свое мне сожги, не держи под печуркой до той поры, пока любопытный глаз не украдет твою тайну. Сожги это письмо. Обещай!

Ванечка, к слову о глазах: прошу очень — убери все мои письма, чтобы не валялись по столу!! Хорошо?

Да, мне предстоит тебе написать очень сложное, трудное письмо, если мы коснулись некоторых вопросов. Я хочу верить, что ты поймешь. Ванечек, ты не вполне меня понял в большом письме. Видишь ли: чувство сожаления (например, после бала) это не сожаление о уже прошедшей радости, — совсем нет, это чувство осадка, перегара, сознание будто сделано было что-то, что ненужно, лишне, суетно. «К чему»? Ведь не объяснить же чувство