Роман в письмах. В 2 томах. Том 2. 1942-1950 - Иван Сергеевич Шмелев

— и это твое, благодарю за искренность! — признание… и этот поганый Фрейд… Так все поднялось… Я написал тебе… _р_е_ш_и_т_е_л_ь_н_о_е_ письмо: все кончить. Еще эта твоя брань-хула на церковников… — я никакого отношения не имею, но меня отвратило, что такое — из уст твоих. Подобное свойственно лишь самой разгульной коммунистке! Что ты написала! 3 страница!! а на 1-ой — укоры мне. Даже угроза: «образуется _т_р_е_щ_и_н_а» (в отношениях наших!). Вот как!.. За «Петухов»-то?! Я _в_с_е_ _н_а_п_и_с_а_л, 6 стр., решил послать через 3–4 дня. Вдруг — твое письмо651. Как мне тебя жаль стало… и _в_с_е_г_о_ нашего! Я решил — пусть, один буду в целом свете, но зато я сберегу дни — дни для работы. Эта «любовная история», — я все написал! — столько у меня отняла! Что, что я получил!? Терзанья, боль, пренебрежение, до хулы на мое творчество.

Ты помнишь… Я ничего не коснулся в письме. Я отложил его: мне стало страшно… _г_р_о_б_а. Да, тебе передались мои метанья, мои ужасные страдания этих дней 20–28. Ты тосковала. Ты _н_а_в_е_с_т_и_л_а_ меня. Да, это было «удушение» (твой сон!)652 мое — мои муки эти! И это 2 — падение давления, — почти смерть. Я прочитал твое письмо — и _н_е_ _м_о_г_ решиться послать. Вчера я _н_а_п_и_с_а_л_ едкое стихотворение «Увенчание любви» (по поводу Фрейда и «рейда»). З_л_о_е. Сохраню, пока, не шлю. Твои письма убраны, будь покойна. О «Чаше» (обложка) _н_а_п_и_ш_у_ тебе мою волю, — сохрани. Скажу Юле. Обложку шлю отдельно: она — к чистой «Чаше» — и я не хочу мешать се с преходящим и давящим.

Знай, Ольга: я люблю тебя не на-ветер, не «по настроению»: я знаю все твои недостатки (мно-го!), но я чту твои достоинства и твой дар, и твое сродство со мною. Да, люблю, себе на муку. Безнадежно, безутешно. «Небесной любви» — нет ее: она в большой и полной Любви. Вот такой я люблю тебя. Я измучен, всем. Я — один. С будущей среды будет кто-то приходить, была сейчас Юля. Я все должен делать, и я ни-чего не могу делать. Я, кажется, не ем, так — чай, что придется. Я сгораю. Плевать. Только бы кончить «Лето Господне» — переписать. Письмо от чудесного И. А., которого ты оклеветала. Бог тебя прости. Он — весь чистый. Ты ни-чего не знаешь. Питаешься советской печатью, пога-ной. Не пиши мне о «делах», я ни-чего не хочу знать. Маме отпишу и пошлю ей «справку» (по выверке арх. Владимира, точно. Прислали — просили — для Голландии).

У тебя «дело Церкви» — на 5 минут. Люди страдают, а вы в советскую дудку-гадость дудите! Пойми: _а_д_ _т_а_м! Убийцы и слуги дьявола. Ты прекраснодушием твоим — твоим порывом (ты порывиста к добру — и часто делаешь зло! — порывом!) все скрашиваешь. Знаю: ты — чистая. О, как знаю.

Если бы ты была здесь! Я упал бы у твоих ног, положил голову (как она томит меня, мысли… и это 5-й месяц сжатие и раздражение!) на твои руки и — заплакал бы, неслышно, сердцем… Как одинок я, когда не работаю! Я чувствую, как я слабею (сердце), — все во мне перегорело… Оля, я не вынесу доле… Я так измучен. Но я люблю тебя, несмотря на твои извивы, упреки, угрозы, хулу… Ты меня запинала… — даже издалёка. Ты ласковая, да… Но я заметил: чем больше я тебе дарю ласки, — ты закусила удила — несешь!.. Я до сих пор не знаю, дошло ли до тебя посвящение рассказа «Марево». За 10 дней до посыла стихов «Марево» ты писала: «Неужели ты хочешь посвятить мне „Марево“. Я так безумно люблю его…» Я послал тебе два «Марева», и оба _п_о_с_в_я_т_и_л_ тебе. Посвящение рассказа на листе, где стихи. Не дошло. Ни звука, ни намёка, что знаешь о посвящении. Что это… пи-нок! «Ми-мо», так, выскользнуло. С тобой такое часто. Я не писал тебе. Но _в_с_е_ слагалось. У меня так всегда: накапливается, до _р_а_з_р_я_ж_е_н_и_я. Так все и собиралось. Я должен был избавиться. И вот — письмо, (я долго, ночами взвешивал, кусал подушку!). Написал. Сегодняшнее письмо твое… — я заплакал болью, любовью, жалением. Я понял (знал!) _к_а_к_ тебя люблю. И — остановил.

Эти стихи — ответ оскорбленного писателя — Тоньки. С него спрашивай. Шмелев Иван чуть в тени. Ольга, помни: другого Вани никогда не будет, такие не повторяются. Ольга, в веках, разбилось на 2 половинки _ж_и_в_о_е_ ядрышко — Тайна Господа… и вот две эти половинки… чудом! — нашли одна другую. Так я слышу. Оля, жизнь — Тайна. Не склоки попов, не дьявольское действо большевиков… это все пыль… — а Жизнь — Тайна и Святое. И надо уметь эту святую тайну слышать, ее движение — в Жизни. Это — отчасти — делает — чистое Искусство. Конечно, не шутливое Искусство… но оно тоже искусство — Тоньки, рождающегося, как бы Творца. Это — отдых, _и_г_р_а.

Олёк, я тебя люблю — и потому страдаю. Писать тебе буду мало. Ва

Feminis ultra pudicis dedico

(* Женщине сверх целомудренной посвящаю (здесь и далее к стихотворению примечания И. С. Шмелева).)

ОТВЕТ

Ему и больно, и смешно,

А мать грозит ему в окно…653

А. Пушкин

(* Ну, понятно: «Вот бегает дворовый мальчик…» и т. д. Ш.)

Прошу вернуть «метаморфозу».

Грозящий палец понял я:

Смутил стыдливую мимозу

Смешок игривый бытия.

Пристойны келье (NB)[203]654 чистой девы[204]

Лишь воздыханья о грехах,

Канона постного распевы,

А не стихи о петухах.

Но у меня иное чувство:

В искусстве смелом нет греха,

Пусть будет даже то искусство —

Шутливый стих про петуха.

Да хоть у Пушкина, к примеру,

Возьму — «Нет, я не дорожу…»

Иль — «Леда»655… — ну, какую меру

К его стихам я приложу?..[205]

Искусство? грязь?.. Грозящим пальцем

Тут ничего не изменить:

Не станет же Искусство смальцем

От непосилья оценить![206]

Сегодня, — «Лодочка» — чудесно!..

А завтра, — «Петухи» — разврат!

И _в_с_е — в одной душе совместно:

Какой тут строй?.. и где тут _л_а_д?!..

Я не умею лицемерить:

Сегодня — так, а завтра — нет.

«Всегда одним мерилом мерить

Одно и то же!» — мой ответ.[207]

«Метаморфозу» мне