Шерас - Дмитрий Стародубцев

После залы Воинов и залы Авидронских правителей открывался портал, ведущий в залу Алеклии. Там ДозирЭ с удивлением обнаружил девушку, изображавшую Андэль — последнюю возлюбленную Божественного. Небесная красавица была ослепительна, однако не обладала той же колдовской одухотворенностью глаз.

Потом друзья пировали в кратемарье «Трех богов». Она располагалась на небольшом искусственном озере с несколькими десятками насыпных островков. Невидимые лючинисты играли что-то успокаивающее. В озере, в свете плавающих факельниц, выполненных в форме водяных роз, плескались диковинные крупные красно-синие рыбы. Между островками курсировал потешный кораблик, на борту которого находились танцовщицы с гибкими бронзовыми телами и мелодины в роскошных шелковых плавах. Слуги на утлых плотиках, ведомых искусными гребцами, развозили по островкам дымящиеся блюда и кувшины с напитками. Время от времени лодки, украшенные толстыми дорманскими коврами, привозили или увозили гостей.

Среди посетителей кратемарьи находилось много известных всей Грономфе людей: в окружении телохранителей пировал интол небольшого государства, соседствующего с Авидронией, наслаждался лучшими винами континента молодой коловатский вождь. Здесь пировали несколько Избранных, два Друга Инфекта, один Инициатор, один липримар, с которым Идал был знаком, и они обменялись приветствиями, и куча всяких богатеев. Каждого знатного мужа окружала пестрая свита, состоящая из друзей, помощников, родственников, напыщенных слуг и грозных телохранителей. Мимо ДозирЭ и Идала проплыла лодка с партикулисом Белой либеры, и оба авидрона вскочили и коснулись рукой лба. Партикулис, узнав ДозирЭ и его неразлучного друга, благосклонно улыбнулся.

— Зачем же ты встал? — посмеялся ДозирЭ. — Теперь тебе нет необходимости приветствовать военачальников.

Идал пожал плечами, что могло бы означать: по привычке, а сам впервые уныло посмотрел на свою темно-зеленую парраду, не идущую ни в какое сравнение с великолепием одежды белоплащного воина.

— Эх! Я бы отдал половину своего состояния, чтобы вернуть себе белый плащ и золотой панцирь, — взгрустнул Идал.

— Так в чем же дело? Это можно устроить и задаром. Давай! Тебе не откажут, — живо заинтересовался ДозирЭ.

— Не могу, — опустил голову эжин.

Вдруг в кратемарье стало тихо. ДозирЭ недоуменно оглянулся и увидел, что все островки по-прежнему полны людей. Просто все разом смолкли, будто увидели Божественного. Некоторое время только всплески воды нарушали безмолвие, но потом с кораблика донеслись жалостливые звуки одинокой лючины, и вдруг запели на берктольском два мужских голоса. То были братья БалерЭ, по словам Идала — самые высокооплачиваемые мелодины Грономфы. Старший БалерЭ заливался густым, очень сильным и необычайно красивым голосом, младший подпевал брату; его голос был чуть выше и значительно слабее, но с дивным тембром. Чудесная грустная мелодия притягивала, завораживала, умиротворяла. Она проникала в самые сокровенные кладовые души, обнажала самые скрытые сердечные свойства, о существовании которых внутри себя многие и не догадывались. Внимая со сладкой болью этим льющимся волшебным звукам, ДозирЭ с наслаждением плавал в теплых пенистых волнах неведомых чувственных миров, вновь и вновь переживая острые любовные муки, ставшие вдруг во много крат ярче.

Когда друзья закончили трапезу, солнце уже опустилось, и озеро освещала яркая Хомея. ДозирЭ в преддверии долгого голодного путешествия съел и выпил столь много, что не сидел за столом, а возлежал, как это делали испытанные в гастрономических удовольствиях вельможные мужи, которые могли пировать пять-десять дней кряду.

— Что ж, мой добрый друг, значит, завтра? — спросил Идал, поднимаясь из-за стола.

— Завтра, рэм, — твердо отвечал ДозирЭ.

— Ты не передумал?

— Нет!

— Возможно, нам предстоит умереть, — предположил Идал таким безразличным тоном, словно речь шла о чьей-то чужой никчемной жизни.

— Возможно, — так же равнодушно отвечал белоплащный воин.

Большое моленье началось позже, чем предполагалось, потому что жрецы ждали, пока прибудет Андэль — самая почитаемая люцея Дворца Любви. Наконец девушка появилась в окружении свиты из подруг и служанок. Она была в бледно-голубой молельной накидке с капюшоном, в руке у нее были молитвенные дощечки. Андэль ступила в храм, освещенный сотней полыхающих огней, полный тишины и пространственного величия, и все, кто там был — несколько сот человек, недовольно оглянулись. Андэль смиренно опустила голову. В этот момент, будто нечаянно, капюшон соскользнул ей на плечи, открыв перед всеми ее лицо. Она снова надела его и, осмотревшись, прошла вперед, сквозь расступающуюся толпу. Из всей ее свиты за ней последовала только одна девушка, одетая в белое.

Вскоре Андэль оказалась впереди всех, в центре храма, там, где дорогу преграждала линия голубого огня, выбивающегося из пола. Этот удивительный огонь ровно и ярко освещал громадную мозаичную панораму на стене, изображавшую Инфекта на красном коне, вставшем на дыбы. Божественный был в легких бертолетовых одеждах с короткой церемониальной пикой в руке; его пристальный взгляд горел, и каждому, где бы тот ни стоял, он самым непостижимым образом смотрел прямо в глаза.

Жрецы, которых теперь ничто не останавливало, поспешили начать службу, и люцеи Дворца Любви погрузились в сладостные муки поклонения своему божеству. Они то слушали жреца, вещавшего с особого помоста, откуда его голос приобретал невероятную мощь и глубину, то читали молитвы. Им приходилось то стоять, то падать ниц. Наконец, уставшие до изнеможения, но блаженно-счастливые, все затянули Мессию, подпевая стройному хору жрецов-мелодинов. Грустные и блаженные звуки набирались в высоких сводах храма новой сверхъестественной силы и обволакивали кающихся девушек горячими потоками священного упоения.

И вот настало время обряда Трех Признаний. Молящиеся совершенно произвольно объединялись по двое, заходили в килякрии, особые ниши в стенах, задрапированные толстой тканью, и поверяли друг другу самое сокровенное, а также признавались в грехах, которые совершили со времени последнего Большого моления. Признаний должно было быть не меньше трех, в особенности ценились признания, касающиеся проступков или грешных мыслей по отношению друг к другу. Помимо двух прихожан, в этом обряде участвовал жрец, который сидел спиной к ним, потому что не должен был видеть их лиц. Служитель храма по завершении обряда от имени Бога даровал покаявшимся святое прощение, которое, прежде всего, надежно защищало их от гароннов — самого страшного зла на земле. В отличие от обряда Трех Признаний у «Гномов» (он зародился еще в стародавние времена), теперь, когда ритуал проходил перед ликом Божественного, требовалось получить еще и прощение от человека, которому доверился.