Руина, Мазепа, Мазепинцы - Николай Костомаров

желания, какие гетман заявит, будут исполнены. Княгиня обещала

притом прислать <ассекурацию> Станислава и <гваранцию>

шведского короля. Мазепа, выслушавши чтение письма, вскочил с

гневом с постели, начал бранить княгиню, себя называл <ношеною и

искусною> птицей, которую не удастся провести какой-нибудь

бабе, когда его не могли провести более знатные и искусные, потом

сжег полученное письмо и велел написать ответ, в котором просил

княгиню прекратить с ним такую корреспонденцию и не

помышлять, чтоб он, служивши верно трем государям, при старости лет

наложил на себя пятно измены. Запечатавши сам этот ответ, Мазепа не отдал его Орлику, а спрятал при себе, и Орлик наверно не

знал, был ли он отослан княгине Дольской или, быть может, Мазепа

написал ей иной ответ, которого содержание скрыл тогда от своего

генерального писаря.

570

Соображая обстоятельства, можно допустить, что и в самом деле

Мазепа в это время не решался еще на измену, потому что

могущество Карла не достигло еще такой высоты, чтобы верность врагу

шведского короля становилась до крайности опасною, а царское

могущество не упало до того, чтобы не возбуждать к себе страха за

будущее. Что княгиня Дольская, которой сын уже перешел на

сторону Станислава и которая сама притом была в родстве с

Станиславом, пыталась склонять малороссийского гетмана на сторону

нового польского короля, - это было уже теперь естественно; но

Мазепа, кажется, только высматривал и, так сказать, примеривался, как ему поступать, если обстоятельства действительно приведут

к необходимости искать дружбы с Карлом и Станиславом.

Петр прибыл в Киев 4 июля. Во время пребывания государя

в Киеве случились у Мазепы встречи, которые должны были

расположить его слушать с большим вниманием внушения своей

кумы. Долго Петр оказывал Мазепе дружеское расположение, и

никто не становился между ним и монархом. Но усиливавшаяся в

государе привязанность к Меншикову возбудила в Мазепе

признаки ревности к последнему. Когда царь прибыл в Киев, вдруг

разнеслась весть, что Карл XII направляется в Украину. Царь

снаряжал Меншикова на Волынь с кавалериею, а Мазепе указывал

в случае нужды содействовать Меншикову и исполнять то, что

последний прикажет. Эта предполагавшаяся тогда экспедиция не

состоялась, потому что Карл повернул из Польши не в Украину, а в Саксонию, но Мазепа принял царский указ себе в бесчестие.

<Вот, - говорит он близким своим, - вот какое награждение мне

при старости за многолетнюю верную службу! Велят быть под

командою Меншикова! Не жалостно было бы, если б меня отдали

под команду Шереметева или иного какого-нибудь великоимени-

того и от предков заслуженного человека!>

Шляхетская гордость человека, бывшего в юности <покоевым>

польского короля, топорщилась при мысли находиться под

командою того, кто в детстве в Москве торговал пирогами. Впрочем, была еще причина недовольства Мазепы против Меншикова.

Мазепа сватал сестру Меншикова за племянника своего Войнаров-

ского. Александр Данилович сначала обещал, а потом отрекся от

своего обещания. Орлик сообщает, будто Меншиков отвечал

Мазепе, что на его сестре сам царь думает жениться. Как бы то ни

было, но по наружности Мазепа и Меншиков казались добрыми

приятелями. Когда Петр находился в Киеве, Мазепа пригласил

на обед к себе государя и некоторых вельмож. В числе почетных

гостей был и Меншиков. Когда гости порядочно подпили, Александр Данилович, будучи <маленько шумен и силен>, как

выражается очевидец, взял Мазепу за руку, сел с ним поодаль от

других и говорил, наклонясь к нему на ухо, но так, что стоявшие

571

здесь генеральные старшины и некоторые полковники могли кое-

что расслышать.

<Гетман Иван Степанович, - сказал Меншиков, - пора

приниматься за врагов>. И он при этом подморгнул на старшин. Те, заметивши, что паны хотят говорить между собою втайне, стали

отдаляться, но Мазепа кивнул им, показывая знак, чтоб они

оставались, и отвечал Меншикову как будто на ухо, но так, чтобы

другие слышали: <Не пора>.

<Не может быть лучшей поры, как ныне, когда здесь сам есть

царское величество с главною своею армией>, - сказал Меншиков.

Мазепа возразил:

<Опасно будет не сконча едноей войны с неприятелем, другую

начинать внутреннюю>.

<Их ли, врагов, опасаться и щадить! - сказал светлейший. -

Какая с них польза его царскому величеству? Прямо ты верен

царскому величеству; но надобно тебе знамение твоей верности

явить и память по себе в вечные роды оставить, чтоб и впредь

будущие государи ведали и имя твое блажили, что един такой

был верный гетман Иван Степанович Мазепа, который такую

пользу государству Российскому учинил>.

В это время царь встал с своего места, с тем чтобы уехать, и разговор гетмана с Меншиковым прервался неоконченным.

Проводивши высоких гостей, Мазепа воротился к старшинам

и спрашивал: <Слышали?>

Те отвечали, что слышали.

<Вот всегда, - сказал Мазепа, - мне ту песенку поют, и на

Москве, и на всяком месте! Не допусти им токмо, Боже, исполнить

то, что думают!>

Слова, произнесенные Меншиковым, если бы даже и могли

быть слышаны старшинами, не были бы вполне понятны, а потому

Мазепа мог объяснять их смысл, как хотел, и объяснения его

поразили всех страхом. Дело шло о переменах в козацком строе

управления Гетманщины; к этому действительно стремился Петр, хотевший переделать все свое государство на новый лад. Царь до сих пор

не трогал малороссийских порядков только из уважения к советам

Мазепы, который находил несвоевременным касаться в этом

отношении Гетманщины, хотя в принципе всегда заявлял перед царем

одобрение его преобразовательным планам, чем и поддерживал к

себе расположение Петра. Меншиков, конечно, был и прежде

свидетелем царских бесед с гетманом и теперь, находясь под шумком, делал на это намеки сообразно известной пословице: <Что у трезвого

на уме, то у пьяного на языке>. Старшины и полковники, услышавши от своего гетмана объяснение слов Меншикова, разразились

жалобами. <Козаки, - вопияли они, - служат царю без всякой

противности, верным и послушливым сердцем; козаки своими

572

оброками (на свой счет) совершают далекие походы в Инфлянтах

(в Лифляндии) и в Польше, и в Литве, и в донских городах, и в

Казанском государстве; козаки погибают и умаляются, а за все их

службы - и за прежние в турецкой войне, и за последние в

теперешней войне - не только нет им милости, а еще ругают их и

унижают, говорят, что от нас дела нет никакого, верная служба наша

в полушку не ставится и, наконец, промышляют о нашей погибели>.

В это время получено было новое цифрованное письмо от кня-

гийи Дольской. На этот раз она не писала уже о короле Станиславе, не делала намеков, которые можно было понимать как приглашения

к измене. Она, как будто послушавшись Ивана Степановича, совершенно оставила прежнего рода корреспонденцию, - теперь она

только по дружбе к нему предостерегла его насчет Меншикова. Она

писала, что была где-то у кого-то восприемницей вместе с Борисом

Петровичем Шереметевым, и на крестинах, сидя за столом между

Шереметевым и генералом Реном, отозвалась с похвалой о гетмане

Мазепе. Генерал Рен отозвался о нем также с похвалою и сказал: <Жаль этого доброго и умного Ивана! Он, бедный, не знает, что

князь Александр Данилович яму под ним роет и хочет, его отставя, сам стать в Украине гетманом>. Княгиня с удивлением обратилась

к Борису Петровичу Шереметеву и спрашивала, правда ли это.

Шереметев отвечал утвердительно. <Отчего же никто из добрых

приятелей не предостережет его?> - сказала княгиня. <Невозможно, -

отвечал Шереметев, - мы сами много терпим да молчать

принуждены!> Вот какой разговор сообщался в цифрованном письме, и

Орлик прочитал это письмо вслух, по приказанию гетмана.

Тогда Мазепа сказал: <Я сам хорошо знаю, что они замышляют

надо мной и над всеми вами: хотят меня уконтентовать княжением

Римского государства, всю старшину искоренить, городы наши

отобрать под свою область, поставив в них своих воевод или

губернаторов, а когда бы наши воспротивились, то за Волгу всех их

перегнать, а Украину своими людьми осадить (заселить). Не треба о