Сто лет одного мифа - Евгений Натанович Рудницкий

Геринга. На время бала партер переоборудовали в танцплощадку, после чего потребовалось несколько дней, чтобы вернуть зрительному залу первоначальный вид. Поэтому 50 рейхсмарок, которые брали за билеты, не покрывали убытков от отмены нескольких представлений. Зал украшали маленькие фонтаны и вазы с доставленными из теплиц Голландии красными розами. Из расположенной между ложей Геринга и ложами дипломатического корпуса директорской ложи, куда Титьен посадил Фриделинду, девушка имела возможность обозревать военную и дипломатическую элиту Третьего рейха, а также представителей старой аристократии, включая экс-царя Фердинанда и одетых по этому случаю не в коричневую униформу, а в мундиры кайзеровской эпохи кронпринца и его братьев. В соседней ложе расположился сам рейхсмаршал, наряженный в свой особый бледно-голубой мундир с белыми отворотами. Балет, по заведенной Герингом традиции, был облачен во все белое и танцевал на оранжевом фоне; со сцены звучали популярные хоры, в том числе из Цыганского барона. В партере дам приглашали танцевать самые статные молодые офицеры люфтваффе. В фойе разыгрывалась лотерея, главными призами которой были автомобили, предоставленные различными фирмами для поддержки новогоднего мероприятия, а также стиральные машины и ящики шампанского. Вино лилось рекой, и Фриделинда была на седьмом небе от счастья. Однако вскоре наступили суровые будни, полные забот как для Винифред, так и для ее детей.

* * *

Фестиваль 1936 года имел для Гитлера особое значение. Во-первых, в том году отмечали тысячелетие Германского рейха, в связи с чем Титьен задумал роскошную постановку Лоэнгрина, поскольку события этой драмы разворачиваются на фоне одного из важных эпизодов истории распавшейся империи Карла Великого, когда саксонский король Генрих Птицелов пытался объединить разрозненные немецкие земли и совместными усилиями дать отпор грозившим с востока венграм. На 2 июля пришлась тысячная годовщина его смерти, так что все олимпийское лето, включавшее и очередной фестиваль в Байройте, прошло под знаком этой годовщины. Вдобавок 13 июня отмечали пятидесятую годовщину со дня смерти Людвига II, а 31 июля – полвека со дня смерти Франца Листа.

Поводов для воспоминаний было достаточно, однако вновь возникла проблема с ведущими дирижерами. Как нарочно, у фюрера почти одновременно впали в немилость президент Имперской палаты по делам музыки Рихард Штраус и его заместитель Вильгельм Фуртвенглер (обстоятельства их ухода с высоких должностей описаны в моей книге Музыка и музыканты Третьего рейха). Штраус оказался в опале после того, как гестапо перехватило его письмо писателю Стефану Цвейгу; в нем музыкант разъяснял причины, по которым он согласился заменить отстраненного от концерта в Берлине Бруно Вальтера и отказавшегося от сотрудничества с Байройтом Тосканини (напомним, что эти его услуги властям многими были расценены как предательство). Гитлера и Геббельса особенно возмутило то, что обласканный властями музыкант оправдывался перед презираемым ими евреем.

Фуртвенглер уволился не только из Палаты, но также со всех остальных своих должностей, в том числе с поста главного дирижера Берлинского филармонического оркестра, мотивируя свой уход разногласиями с Геббельсом по вопросу проводимой властями кадровой политики и по поводу преследования Пауля Хиндемита, чьи произведения входили в репертуар дирижера. Увольняясь со всех постов, Фуртвенглер сильно рисковал, однако его расчет оказался верен. Хотя он понес ощутимые материальные потери, ему предоставили относительную свободу действий, и после небольшого перерыва, во время которого дирижер занимался сочинением музыки, он снова встал за пульт, в том числе своего берлинского оркестра, которому остался предан до конца жизни. Но он по-прежнему оставался заложником властей, без разрешения которых не мог выехать на гастроли за границу; вдобавок от него требовались ответные услуги. Первым делом Гитлер предложил ему дирижировать на предстоящем фестивале новой постановкой Лоэнгрина. Не собиравшийся возвращаться в Байройт Фуртвенглер не пришел в восторг от этой идеи фюрера. У Винифред Вагнер также не было желания иметь дело со строптивым и капризным капельмейстером. Однако у них не оставалось иного выхода: чтобы спасти фестиваль в год Олимпиады, обоим пришлось подчиниться Гитлеру. По поводу состоявшейся вскоре в Берлине встречи с Фуртвенглером Винифред писала: «…мы согласились забыть прошлое и начать все сначала». В конечном счете и он, и Штраус были снова пригреты властями, тем более что оба были членами Государственного совета Пруссии, а с этой должности их не мог снять никто, да и сами они не могли от нее отказаться.

Определяя свою дочь в сельскохозяйственную школу в Гросс-Заксенхайме, Винифред надеялась приблизить ее к земле и изолировать на некоторое время от «придурков художников», окружавших ее во время ее наездов к Титьену в Берлин. Та и в самом деле рада была отдохнуть от строгого монастырского обихода, бесконечных молитв и книксенов и с удовольствием кормила коров, свиней, кур или работала в частных садовых хозяйствах. Время от времени у нее также появлялась возможность посетить Штутгартскую оперу или предаваться незамысловатым развлечениям в окрестных городках. Между тем еще до окончания гимназии ее старший брат Виланд, успевший зарекомендовать себя в качестве профессионального фотографа, испытал свои силы на поприще сценографии, изготовив под руководством Франца Штассена декорации для любекской постановки оперы своего отца Медвежья шкура.

По поводу этой ранней работы биограф Виланда Джеффри Скелтон писал: «Эскизы Виланда для Медвежьей шкуры в Любеке, как и другие его работы того же периода, основывались исключительно на тексте. Хотя у него была возможность сыграть для себя музыку на фортепиано, его музыкальные знания были еще слишком поверхностными для осознания связи между музыкальной субстанцией оперы и ее зрелищным аспектом. Он удовлетворился чисто „оптическим“ взглядом на произведение своего отца и создал соответствующие непритязательные сказочные эскизы. Их успех служит скорее доказательством его таланта художника, нежели его способности понять драматический замысел…»

После сдачи экстерном экзаменов за среднюю школу ему пришлось, как и всем молодым людям в Третьем рейхе, отбывать трудовую повинность – рыть водоотводные канавы при прокладке автобанов, строительству которых фюрер придавал особое значение. Мать, Вольфганг и Фриделинда, навестившие его сразу после того, как в лагерь были допущены родственники, пришли в ужас от его внешнего вида. Фриделинда вспоминала: «Мы едва узнали Виланда в его грязной рубашке и спецовке, выглядевшей так, будто он в ней спал, не снимая неделями. Так оно и было на самом деле. Грязь была ему всегда отвратительна, но он объяснил матери, что у него нет никаких претензий. Ребята могли менять рубашки только раз в десять дней, а поскольку они выполняли тяжелые строительные работы, не снимая рубашек ни днем ни ночью, их потом было невозможно отстирать».

В мае Гитлеру пришло в голову еще раз встретиться с Винифред и ее детьми, чтобы совершить прогулку