Вот пришел великан... - Константин Дмитриевич Воробьёв
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Горькие зерна войны попали на благодатную почву. Они проросли думами о себе сегодняшнем и о себе вчерашнем. Жизнь на войне заставила по-иному взглянуть на людей, на свое отношение к людям. Не злоба, жестокость и подозрительность, а человечность, доверие, взаимовыручка и, если надо, жертва собой ради таких же, как ты, — вот в чем основа отношений между людьми. Вот что дает человеку право чувствовать, быть, называть себя человеком.
К этому пришел, это понял и это принял герой Воробьева.
Он почувствовал себя человеком. Но теперь для него это еще не значит считать себя вправе влиять на судьбы других людей. Когда-то он уже показал здесь свою несостоятельность. И он осторожен, придирчив к себе, он выверяет себя.
Здесь, в плену, не чин и не должность ставят одних людей над другими. Здесь неважно, кубарь ты носил в петлице, шпалу или ромб там, у своих. Здесь важно, что носишь ты в сердце. Чем больше ненависти к врагам в твоем сердце, тем больше любви в нем к людям, с которыми делишь ты злую участь. И если больше у тебя этой ненависти и этой любви, чем у других, люди это почувствуют — не назначат, не выберут, а почувствуют тебя над ними. И пойдут за тобой.
Произойдет естественный человеческий отбор. Хотя, конечно, ни тебе и ни этим людям в голову не придет связать этот факт со столь высокой материей.
Моральное право стоять над людьми, решать за людей их судьбы человек не может дать себе сам. Это право дают человеку лишь сами люди…
А теперь о новелле.
На Светлоголовом — мешок вместо гимнастерки, в мешке три дырки: одна для головы, две для рук. Брюки еле доходят до щиколоток. Герой делает последнюю попытку завязать с ним дружбу. Он предлагает ему суконный китель и диагоналевые галифе умершего рядом с ним на нарах полковника. Светлоголовый говорит: «Пшел… вон!»
Оба они считаются «полудоходягами», остальные в офицерском штрафном бараке — «доходяги». «Доходяги» умирают по ночам. И, умирая, непременно кличут мать. «Слушать это было страшно, — в мозгу начинало завязываться сумасшествие, и тогда Светлоголовый, не останавливаясь, потому что клопы кусали за ноги, кричал каким-то исступленно-гневным и чистым голосом:
— Послушайте, бывший командир! Ведите себя прилично!
Умирающий затихал…»
Когда пленных офицеров гнали на работу или с работы — обратно в барак, мальчишки бросали в них камни (лагерь размещался в Восточной Пруссии). И если в колонне раздавались стоны и жалобы, Светлоголовый — он ходил в первой четверке — оборачивался и приказывал: «Молчать!», тем самым вызывая огонь на себя. Каменный град сразу обрушивался на него. Он обхватывал голову руками и молчал.
Как-то один из пленных не выдержал и крикнул женщине с корзиной в руках: «Тетенька! Дай крошечку, а?!» — и Светлоголовый наорал на героя, которому (несмотря на то, что тот всего-навсего лейтенант, самый младший на пленных командиров) уже Давно приказал ходить позади колонны, подбадривать отстающих: «Вы за чем там смотрите?»
Во время работ на железной дороге один из охранников направляется к Светлоголовому. Думая, что ему угрожает опасность, лейтенант, качаясь от слабости, бежит немцу наперерез. «Немец плыл мне навстречу бесплотным, сизым видением, как дым, и когда мы почти столкнулись с ним, я не выдержал и оглянулся на Светлоголового — видит ли он меня, ведь больше я никогда и ничего уже не сделаю! Тогда немец что-то крикнул и несильно толкнул меня в плечо. Падая, я увидел Светлоголового. В каком-то нелепом ныряющем наклоне и с руками на голове он бежал к нам…» Бежал защищать лейтенанта. Но и лейтенант, и Светлоголовый ошиблись относительно намерений немца. Тот нес Светлоголовому… морковь. Он выделял этого пленного среди всех остальных, уважал этого пленного врага — вконец физически изнуренного, но духом не ослабшего, не сдавшегося, не покорившегося. И морковь была данью этого уважения.
Светлоголовый не съел морковь. Он поровну разделил ее между «доходягами». Лишь ботва и головка остались ему и лейтенанту. А лейтенант все переживает, что не удалось ему умереть за Светлоголового. И что тот ничего не понял. Но Светлоголовый понял!
— Вы чего? — спросил он.
— Так, — сказал я.
— Ну, ладно! — примиряюще произнес он и стал обрывать ботву с головки. Он немного подумал, что оставить себе, и протянул мне головку.
— Не возьму! — крикнул я.
— Не валяйте дурака! — шепотом приказал Светлоголовый. — И перестаньте плакать! Немцы ведь смотрят… Отвернитесь сейчас же! Смотрите вон туда! Ну!
Я отвернулся и съел головку…
Светлоголовый умер за месяц до нашего освобождения…»
Эту новеллу рассказывает писатель, герой повести «Почем в Ракитном радости», Константин Останков. Тот, кто его слушает, не хочет верить, что «белоголовый» умер. А он и не умер. Смерть Светлоголового в новелле, как Останков объясняет, литературный прием.
Литературный прием… Лейтенант, лирический герой новеллы, и Светлоголовый — теперь нам становится понятным — один и тот же человек. Один и тот же герой в двух лицах.
А зачем это? Есть ли уж такая у Воробьева необходимость «раздваивать» своего героя? Или, может быть, сделано это лишь в угоду литературному приему — использовать его, если появилась такая возможность?
Надо подумать. А подумав, поймешь Воробьева. И откроешь для себя в этом раздвоении глубокий смысл. Воробьев стремится как можно тоньше и одновременно ярче отразить решающий этап человеческого становления своего героя.
Путаные, тернистые пути вели героя Воробьева по жизни — к себе, человеку. И вот уже рядом, уже ощутим он в нем, этот человек, этот — для него — идеал человека. Но жизнь недаром учила героя, недаром заставляла думать, недаром требовала не давать себе снисхождения, быть жестким к себе и непримиримым. И он, вроде бы уже одержавший над собой победу, все еще продолжает себя экзаменовать, все еще продолжается в нем борьба, все еще гложут его сомнения. Потому что ставка уж очень велика — люди!
Эта вот внутренняя борьба, эти «взаимоотношения» с самим собой и есть в новелле взаимоотношения лейтенанта со Светлоголовым.
Лейтенант ищет дружбы со Светлоголовым. Но Светлоголовый еще не считает, что час их дружбы
