Вот пришел великан... - Константин Дмитриевич Воробьёв
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Сегодня наша литературная критика твердо закрепила за Воробьевым место в обойме военных писателей. Это очень почетно и в общем-то справедливо. Потому что это понятие — военный писатель — включает в себя нечто большее, нежели сам факт, что человек воевал, а потом писал о войне. Здесь прежде всего имеется в виду сам характер писателя — боевой, военный.
Воробьев воевал до последней написанной им строки. Как же она чувствуется, эта «военная косточка», даже в самых «мирных», казалось бы, его вещах! И с каким постоянством, когда ему нужны особо веские аргументы в защиту добра, в порицание зла, он черпает их из знаний войны. Он был убежден, что лучшее в людях проявлялось именно тогда, в пору обрушившейся на них величайшей трагедии. И потому те, с кем вместе он воевал, с кем вместе он победил, в крутые минуты всегда приходят на помощь героям его «мирных» произведений, становятся для них примером чести и чистоты.
Этот вот человек — человек, победивший фашизм и тем самым утвердивший себя в праве думать, говорить и поступать так, как велит ему совесть, — всегда был единственно желаемым для Воробьева спутником в жизни, пускался ли он в очередную дорогу с пером в руке или же просто ходил по земле: гулял, глядел, как живут люди, мечтал, любил, ненавидел.
Он сам был из этих людей, сам был таким. Он усадил себя за стол и, воскрешая в памяти былое-пережитое, затем мучился и страдал, чтобы люди, прочитав его книги, мучились и страдали меньше, чем он.
Свою последнюю повесть Воробьев писал как никогда трудно. Болезнь подтачивала его силы, когда он сидел еще над предыдущей вещью, а теперь, уже не скрывая своего присутствия в нем, то и дело сваливала в постель. Но он недаром прошел сквозь огонь 41-го года. Недаром дважды совершал побеги из фашистских концлагерей. Недаром вырвавшиеся из-за колючей проволоки военнопленные сделали его своим командиром. В течение тех страшных трех лет он каждый день смотрел смерти в лицо и научился выдерживать ее взгляд.
Он знал, что ему остается немного. Он об этом говорил и писал — незавершенная повесть напитана пронзительным ощущением близкой смерти. Но за два с половиной месяца до нее, после тяжелейшей и окончательно ему объяснившей его положение операции, он все еще продолжал смерти перечить. «Я потихоньку пробую работать… — писал он мне. — А то ненароком сыграешь в ящик…»
Шутил!.. Я перечитываю его последние письма и плачу, и все благодарю, благодарю судьбу, что свела она меня с этим человеком. Другого такого я не встречал: такого красивого в своей любви к жизни, такого мужественного в своем презрении к смерти.
«…И всему роду твоему» — повесть, в которой Воробьев должен был отдать своему теперь уже постаревшему и безнадежно больному, но гордому прожитой жизнью герою свои лучшие мысли, всю мудрость, накопленную за годы собственного пребывания на земле. Успел написать немного: переправив героя на лечение из Прибалтики в Кисловодск, он поместил его в одну палату с тупоумно-вредным стариком Яночкиным, из первых же разговоров с которым нам очевидно, что на этом «участке фронта» будут решаться вопросы недавнего прошлого: познакомил со страдающей из-за своего малого роста комплексом неполноценности молодой женщиной Ларой, завязав здесь беседы о проблемах сегодняшних; сообщил нам, что у героя есть сын, и из слов: «Дениса надо успеть научить в любом случае не отчаиваться и не унывать, а надеяться и верить» — мы поняли, что эта линия в повести будет нести его мысли о будущем.
На этих словах о Денисе и обрывается повесть, ее сплошной текст… Но остались еще разрозненные, порой обрывающиеся на полуслове куски-заготовки к будущим главам — и сразу же раздвигаются и без того далекие горизонты общего замысла повестиз снова, как и в написанных им ранее повестях и рассказах, — жизнь довоенной деревни, фронт, плен, партизаны — словом, все то, чем жил и о чем до последнего своего часа думал Воробьев, должно было быть в этой его итоговой книге. Он всегда писал только на этом материале. И теперь отказаться от него не хотел. И не мог…
По книгам Константина Воробьева можно писать его биографию. Нужно только повести и рассказы выстроить по-своему — не так, как чередуются они в сборниках, а как смыкаются по времени, в котором живет их герой — сначала мальчишка, потом юноша, потом человек мужающий, совсем взрослый, наконец, тот, чьи годы перешагнули через пятьдесят. Все написанное Воробьевым — словно одна повесть об одной жизни.
Началом рассказа об этой жизни надо считать «Сказание о моем ровеснике». Ровесник Воробьева в повести еще не вылез из люльки, а у него уже нет ни матери, ни отца. Бойцы красного отряда, они погибают в схватке с белогвардейцами.
Это очень важный момент. Только что произведя героя на свет, Воробьев тут же отказывает ему в кровных связях, обрывает их. Здесь отправная точка той мысли, что пройдет через все книги Воробьева.
Лишенный родственных уз, всегда сирота, его герой из рассказа в рассказ, из повести в повесть будет искать уз сердечных, будет искать людей, родственных ему по духу и образу жизни. Герой будет этих людей находить, будет счастлив возникающей с ними близостью. И он будет их терять, с каждой новой потерей все более веруя в то, что следующая встреча — сегодняшняя — будет как раз той самой, о которой мечтал он все эти долгие, долгие годы.
День настоящий, как правило, неотделим у героя Воробьева от воспоминаний о пережитом. И не только вспоминает он свое прошлое. Он возвращается в него. Едет в те места, которые в тот или иной суровый для себя момент покинул, встречает людей, с которыми так или иначе был связан, так или иначе влиял на
