Лже-Нерон. Иеффай и его дочь - Лион Фейхтвангер

в желтовато-серой туче. Чтобы подбодрить своих, Иеффай раскатисто рассмеялся и весело, как мальчишка, крикнул, выставив вперед подбородок: «Гляньте, он отступает, этот васанский теленок! Хочет от нас удрать! Держи его!»

Тут васанские воины заметили войсковой знак Иеффая, и вид его возбудил их не меньше, чем Иеффая вид быка-истукана. Но их было намного больше, они навалились на тех, кто был с Иеффаем, и стали теснить. Воин, несший знак, упал. Другой схватил древко и поднял знак над головой, но был тут же сражен. И уже чужие, вражеские руки схватились за древко. Люди Иеффая вырвали его, но и их на месте прикончили. Теперь уже великаны-амореи завладели медным знаком и, быстро передавая его из рук в руки, втащили вглубь своих рядов: медная туча с молнией скрылась из глаз. Войсковой знак Иеффая пропал. Ягве отвернулся от него; что ж, придется обойтись без его защиты.

В живых осталось так мало, что все поняли: они слишком оторвались от своих. Теперь они были окружены, отрезаны от главных сил – крошечный островок в море врагов. Но они держались так, словно не замечали смертельной опасности. Как будто обо всем договорились без слов. Они вопили, пели и, войдя во вкус битвы, продолжали сражаться бешено, весело и ожесточенно.

Больше всех наслаждался боем Гадиил. Он смеялся, прищелкивал языком и бормотал себе под нос что-то понятное лишь ему одному. В одиннадцати битвах он участвовал, но ни одна из них не была похожа на эту – здесь враги наседали со всех четырех сторон. «Это ты здорово придумал, Иеффай», – успел он повторить несколько раз, пока вражеский меч не рассек ему шею. Гадиил рухнул на землю, захлебываясь кровью, и, схватившись за стоявшего рядом воина, увлек того за собой. Иеффай позавидовал брату. Гадиил умер, занимаясь любимым делом – сражаясь за Ягве; он был храбрым воителем своего Бога.

Гроза между тем разбушевалась в полную силу – ветер дул сразу со всех сторон, сверху низвергались такие потоки, что в двух шагах ничего не было видно. Но Емин, сражавшийся бок о бок с Иеффаем, по-прежнему был весел и беспечен. Он все еще верил в победу. Нужно только оторваться от противника, и сделать это сейчас проще простого – при таком ветре и ливне никто ничего не видит. Его острый и быстрый глаз приметил поросший густым кустарником холм, на котором враги ни искать, ни ловить никого не станут. Там можно будет передохнуть, перевести дух, собраться с силами.

И они стали пробиваться к холму, Иеффай с Емином впереди всех. Иеффай отчаянно рубил сплеча всех подряд – истинный Гедеон, истинный боец и рубака. Здесь смерть подступала со всех сторон, и он держал в голове лишь ближайшую цель, все время повторяя про себя: «Наверх! Через кустарник и наверх! На вершину холма!» Он уже не думал зачем; было легче держать в голове лишь одну мысль: «Наверх!»

Они все же пробились к холму. И без сил, тяжело дыша, под сплошными потоками ливня, рухнули прямо в жидкую грязь. Они были в безопасности.

Емин не скрывал торжества. Ловко придумал Ягве – наслал им в помощь грозу! Гроза-то их и спасла. Иеффай не спорил, хотя знал, что это не так. Не Ягве, а Ваал послал на них громы и молнии. А Ягве дал ему лишь эту короткую передышку, чтобы он мог подумать и разобраться в своей душе. А потом все равно обречет его на гибель и поражение. И поделом. Господь предостерегал его – устами Авияма, устами певца Иашара, устами Иаалы, устами Пара, его ближайшего друга. Ему бы послушаться и пойти на поклон к сынам Ефрема. Но он был ослеплен ложной уверенностью в своей силе. И уступил ненасытной жажде власти и славы. Ему мало быть судьей и военачальником, захотелось владеть великим царством, ради этого он даже подумывал отдать дочь аммонитянам и их богу Милхому. На самом же деле ни Ягве, ни Милхом не были его богами, богом был для него лишь он сам. Потому Ягве и отвернулся: и Ковчег задержал, и медный знак отнял, а теперь допустит, что его и прикончат тут же, в грязи.

Емин прервал его горькие мысли. Тронув за плечо, он показал на восток. Иеффай поднял голову и на короткий миг смутно различил сквозь стену ливня знакомые очертания. Иеффай не поверил своим глазам. Но, видимо, и Емин понял, что за предмет двигался, покачиваясь, там, вдали. То был не призрак или видение, то была явь! Там вдали покачивался, приближаясь, Ковчег Ягве!

Однако бесчисленное войско врагов отделяло их от него стеной более прочной, чем самые толстые крепостные стены. Как им добраться друг к другу – Самегару с Ковчегом и Иеффаю с мечом? Зато теперь он понял: значит, не Милхом, а Ягве наслал на них грозу, это его лик являлся им в сверкании молний, и прежняя пружинистая сила вернулась к нему. Он пробьет себе путь к Ковчегу. Он хочет, он должен пробиться, он пробьется.

И он поднялся с земли – медленно, чувствуя, как тело его наливается новой силой. Вырвал из сердца почтение к Милхому, сжал в кулак всю свою волю и молча крикнул, обращаясь к Ягве: «Ты имеешь право карать меня, ибо я был равнодушен к тебе. Хуже того: я тебя предал. Я хотел отдать любимую, дарованную тобой дочь в руки сынов Милхома и Кемоша. Но не карай меня. Не делай этого. Ты послал нам грозу, твоя молния открыла мне глаза, я вижу тебя, узнаю тебя, преклоняюсь пред тобой. Горы Синай, Ливан и Хермон – всего лишь пальцы на твоей ноге; что я пред тобою? Я падаю ниц и признаю: я червь ничтожный. Но выслушай меня и не карай дольше. Встань со своего Престола, спустись ко мне и помоги в бою, как помогал отцу; ведь он был не лучше меня и не крепче меня в вере. Не дай пасть позору на мой народ пред глазами Аммона и западного Израиля. Убей меня, если хочешь, но сперва дай мне увидеть нашу победу. Дай мне пробиться к Ковчегу. Дай моим воинам соединиться с остальными. Нашли на врагов смертельный ужас. Я раскаиваюсь в том, что содеял, сильно раскаиваюсь. Но и