Путь в архипелаге (воспоминание о небывшем) - Олег Верещагин

— Смотрите! — крикнул Вадим, мучившийся на носу. Мы повернулись в ту сторону, куда наш страдалец показывал — и я даже заморгал от удивления. Прямо в скале, нависавшей над морем, рисовался фасад храма, усиленный мощными контрфорсами. Над куполом, похожим на шлем, надвинутый на лоб воина, возносился по мере нашего приближения в небо каменный православный крест.

— Дер-жи-те-е буш-при-то-о-ом на хра-а-ам!!! — зычно прокричали с первой «чайки».

— Они случайно не дети Сусанина? — осведомился Олег Крыгин. Раде, быстро и ловко вязавший на бортовом кнехте «восьмёрку», заинтересовался:

— А Сусанин кто такой? Казак?

— Проводник-профессионал, — ответил Олег. И в этот самый момент открылся проход в скале, за которым лежала бухта, окаймлённая полосой пляжа.

Не знаю, кому и когда пришло в голову высечь в скале храм. Наверное, это было в те далёкие времена, когда люди в самом деле обладали верой в бога. Я удивился, увидев, что из казачат почти треть, махом вытащивших «чайки» на берег, тут же чинно отправилась в храм по крутой узкой тропе. Помедлив, я направился следом.

Я в жизни ни разу не был в церкви. В семье моей в бога не верил никто. А я просто не задумывался над этой проблемой, и среди моих друзей верующих не было тоже… разве что Арнис, но верил ли он в Христа — или в более древних богов, я так и не понял. Здешний мир тоже не очень располагал к вере… или наоборот — располагал, только я не понял этого?

Каменная ступень перед входом была глубоко выбита — настоящее корыто. Сколько же ног тут прошло?.. Внутри оказалось светло — свет падал в несколько высоких стрельчатых окон, пересекаясь на шероховатом каменном полу золотистыми клинками. Остановившись на пороге, я смотрел, как ребята опускаются на левое колено, опираясь каждый обеими руками на эфес поставленного в пол оружия. Те, у кого были головные уборы, сняли их ещё в начале тропы. Некоторые уже крестились, но стояла тишина. А у меня церковь ассоциировалась обязательно с песнопениями…

Стены церкви изнутри были расписаны картинами — трудно разглядеть, какими, но рисунок на стене прямо перед входом я видел хорошо. Это был именно иконный рисунок, и я узнал Георгия Победоносца. Святой — с нимбом вокруг шлема — поражал копьём не змея, а рогатое существо. Сатану, наверное…

Картину окантовывали белые на чёрной полосе свастики, перемежавшиеся со сложным звездообразным плетением.

«Всем нужен бог, — вспомнил я слова Лядащева из «Гардемаринов». — Но не всякий может помолиться…» Я прислушался к себе. Нет, никакого молитвенного порыва я не ощущал. Но внезапно захотелось кое-что сделать…

…Мальчишки проходили мимо меня, особо не обращая внимания — разве что скользили по мне посуровевшими, какими-то самоуглублёнными взглядами. Я ждал. Вышел последний; ребята уходили по тропинке вниз. Я подождал, пока последний скроется за поворотом и, помедлив, положил ладонь на рукоять палаша. И шагнул внутрь.

Меня оглушило и испугало звонкое, раскатистое эхо моих шагов. Казалось, внутрь с разных концов вошли сразу несколько человек. Я остановился, и звук шагов, ударившись о стены, смолк.

Я стоял точно посредине зала. И так, стоя, вдруг ощутил свою неуместность в церкви, перед иконами, чьи краски не потускнели от времени, чьи лики не меняли человеческие чувства… Я — длинноволосый мальчишка в потёртой кожаной одежде, перетянутой промасленными перевязями, отягощёнными оружием; в побитых сапогах на широко расставленных длинных ногах, с обветренным, загорелым лицом, руки которого лежат на рукоятях клинков привычно и спокойно-расслабленно. И от осознания этой своей неуместности я рассердился.

— Послушай меня, — сказал я, вскинув голову, и звук моего голоса тоже родил эхо, будто вместе со мной призывали слушать их другие люди. — Послушай меня, — упрямо повторил я, словно невидимый собеседник хотел меня перебить. — Если ты есть, я хочу, чтобы ты дал мне ответ: ради чего?! Если на то в самом деле твоя воля, объясни мне её смысл, и я, может быть, соглашусь и дальше идти этим путём, но уже осознанно служа тебе! Я не бойцовый пёс, которого бросают в драку, ничего не объясняя! — я скрипнул зубами и, помолчав несколько секунд, продолжал: — Но ты молчишь? Молчишь… Значит, и здесь я не получу ответа, кому и зачем всё это нужно… Что ж, прости. Пусть те, кто верят в тебя, обретают силу в этой вере. Я же буду продолжать верить в мой палаш.

Повернувшись, я вышел из церкви, больше не обращая внимания на грохочущие раскаты шагов.

И не оглядываясь.

— Вы остаётесь здесь.

— Олег… — начала Вильма, но я добавил в голос металла:

— Здесь. Будете ждать нас у «Большого Секрета». Это всё.

Танюшка молчала, опираясь на поставленную концом в камень корду. Она не смотрела в мою сторону, хотя все остальные девчонки обступили меня и пытались убедить, что без них война — не война.

Её поведение как раз меня и беспокоило…

…Танюшка посмотрела на меня только когда я подошёл к ней вплотную, уже снарядившись для похода.

— Держи. — сказал я, надевая на её руку свои часы. — Будь уверена — я за ними вернусь, ведь это — дедов подарок.

Она точно хотела сказать что-то злое. Стопроцентно, я же знал её. Но то, что я сделал, её обезоружило, и она, без слов обхватив меня за шею, уткнулась лицом в мои волосы. Так мы и окаменели… Меня никто не окликал, и мне стоило чудовищного усилия (вытащить из тела засевшую толлу было бы легче) оторваться от неё.

— Я вернусь, — сказал я и заставил себя отпустить её руку. — Обязательно вернусь, Тань. Ты жди.

Отпусти меня, любимая, за тридевять земель,в царство тридесятое, где трёхглавый змей.

Нынче всё едино мне, где и как сгореть…Отпусти, любимая, в поле встретить смерть.

Нынче время — чёрное. Нынче смерть — светла.Прогорает вздорная душа моя дотла.

А твоя любимая — вышитый подол,руки лебединые — накрывает стол.Ах, как хорошо!..

— Отпусти, любимая, чтоб не сам ушёл, —Чтобы за морями, за горами чтоб вороги не зря мне сколачивали гроб, —милая, любимая, отпусти на смерть.Нынче всё едино мне, где и как сгореть…

— До Куры отсюда километров сто пятьдесят, — Колька указал вытянутой рукой на белоголовые горные пики. — Смотри, там ещё зима. А вон там — видишь? — сигнальный дым, — в самом деле — вдали тянулась к нему тонкая струйка чёрного цвета. — Это где-то в районе Боржоми.