Дочери Лалады. Паруса души - Алана Инош

служительниц богини складывался из храмового налога и пожертвований прихожан, зачастую довольно щедрых.

У Онирис были некоторые сбережения, которые она привезла с собой на Силлегские острова. Живя в родительском доме, она много на себя не тратила и имела возможность откладывать. Эллейв на своей морской службе зарабатывала недурно, а на личные расходы у неё также уходило не так уж много денег. Она успела скопить существенно больше Онирис, однако их общих накоплений пока не хватало и на треть стоимости постройки дома, о котором они обе мечтали. Нет, дело было вовсе не в том, что они задумали построить настоящий дворец; если бы они жили на большой земле, то уже могли бы приступить к возведению своего семейного гнёздышка, а на Силлегских островах строительство обходилось намного дороже, чем на материке. Материалы были почти все привозные, а доставка через море увеличивала их стоимость весьма существенно.

Из этого следовал вывод, что под родительской крышей им предстояло провести ещё как минимум несколько лет — если, конечно, Эллейв не исхитрится крупно заработать в ближайшем будущем. У капитанов был довольно высокий доход, который серьёзно возрастал в военное время, но сейчас Длань ни с кем не воевала, а значит, требовался какой-то исключительный случай, особая удача... Ну, или бесконечные плавания без отдыха, морская служба на износ. Онирис убеждала Эллейв, что в этом нет необходимости, в противном случае они с Ниэльмом совсем не будут видеть её дома, а это совершенно недопустимо. Лучше попозже накопить деньги, чем жить вот так, в постоянной разлуке. Эллейв с этим согласилась, потому что и сама безумно любила жену и её братца.

Госпожа Игтрауд вовсе не торопила дочь и её молодую супругу с обретением самостоятельности, отнюдь не гнала их из дома — напротив, приняла и Онирис, и её отца с братцами, как родных, всех приютила, всех окутала своим материнским теплом, для всех нашлось место и под её крышей, и в её сердце. К слову, история с медальоном Тирлейфа получила продолжение, а точнее, весьма необычное и красивое завершение.

Однажды вечером, когда госпожа Игтрауд возносила молитвы перед садовой статуей Девы-Волчицы, Тирлейф присоединился к ней. Неслышно подойдя сзади, он, однако, не стал входить в саму молельню — скромно преклонил колени прямо на лужайке перед нею, сняв шляпу. Госпожа Игтрауд его заметила, но не отвлеклась от молитвы. Сад, наполненный закатными лучами, голосами птиц и ароматами цветов, сам в эти минуты был как храм, его светлое и уютное пространство наполнялось торжественной тишиной и благодатью... В другое время он мог быть и весёлым, и беззаботным, и таинственно-влекущим, и жизнерадостным, но когда его хозяйка молилась, он словно присоединялся к ней, создавая вокруг неё величественное и умиротворённое, чистое и исполненное святости пространство. Беседку-молельню оплетала лиана с крупными лиловыми цветками, а вокруг росли блеорайны с белыми, сиреневыми и бело-розовыми соцветиями-гирляндами, источавшими очень сладкий аромат.

Наконец молитва завершилась, госпожа Игтрауд поднялась на ноги и с улыбкой посмотрела на Тирлейфа.

— Отчего ты не переступил порога? — спросила она. — Богиня всех принимает, кто приходит с открытым сердцем.

— Я не хотел тревожить и отвлекать тебя, госпожа Игтрауд, — ответил Тирлейф, также вставая.

— Ты хотел о чём-то спросить? Или, быть может, что-то рассказать? — весьма проницательно молвила хозяйка сада.

Тирлейф извлёк из-под рубашки медальон. Он серебристо блестел на его ладони, обтянутой тканью траурной перчатки, простой и скромный, таящий в себе последний привет от той, что была дорога сердцу хозяйки сада. Тирлейф нажал на медальон сбоку, и крышечка распахнулась. Когда взгляд госпожи Игтрауд упал на его содержимое, её губы приоткрылись и вздрогнули.

— Матушка никогда не говорила мне, что любит меня, — негромко и мягко молвил Тирлейф. — Более того, она даже не показывала этого. Напротив, она делала вид, что равнодушна ко мне, потому что безумие Санды заставляло её так поступать. Она боялась, что Санда может окончательно сойти с ума, поэтому старалась избегать всего, что могло вызвать у той приступ. Матушка любила её, несмотря на всю жестокость и безумие Санды. Увы, эта любовь принесла матушке много горя. Перед тем как отослать меня на войну, она дала мне вот это. Любовь, о которой она никогда не говорила и которую прятала за маской равнодушия, была заключена в этой маленькой прядке волос... Она оберегала меня от опасностей всю войну, благодаря ей я и выжил. И даже не был ранен ни разу, а глаз сам потерял, по глупости — с сослуживцем подрался. Госпожа Игтрауд... Ты — та, кого матушка любила больше жизни... Я знаю эту историю с загаданным желанием. Матушка променяла свою победу в войне на твоё спасение от смерти. Думаю, это должно принадлежать тебе.

Глаза госпожи Игтрауд наполнились светлыми, хрустально мерцающими слезами. Она бережно приняла из рук Тирлейфа медальон и любовалась им долгим, печально-нежным взглядом. Её палец поглаживал седую прядку, в которой уже не осталось жизненной силы.

— Матушка закрыла проход между мирами, и в момент её гибели прядка подёрнулась сединой, — молвил Тирлейф. — До этого она была живая и тёплая, но с её смертью стала холодной и безжизненной. Это всё, что от неё осталось...

— Ты действительно хочешь мне её отдать? — мерцая хрустальными слезинками, с грустной улыбкой спросила госпожа Игтрауд.

Тирлейф поклонился.

— Да, госпожа.

Несколько мгновений хозяйка сада мерцала слезами и улыбалась, а потом сказала:

— Я думаю, нам надо поступить следующим образом...

Вынув прядку, она вернула сам медальон с портретом Тирлейфу, а волосы поместила в пустую коробочку из-под храмовых благовоний. Подумав, небольшую горсть ароматного вещества она всё же насыпала в неё, после чего сходила в хозяйственную садовую постройку и взяла там лопату. Минут двадцать она бродила по саду, выбирая подходящее место, и наконец нашла — на лужайке между кустов с гроздьями мелких белых цветов. Днём на этот пятачок земли падало достаточно много света, а сейчас на травинках мерцали капельки воды. Госпожа Игтрауд выкопала ямку глубиной в штык лопаты, опустила туда коробочку с прядкой волос и засыпала. Сверху она сделала дополнительный холмик, взяв землю с пустого участка, который был когда-то цветочной клумбой, но теперь батюшка Гвентольф хотел посадить там что-то другое.

Несколько сверкающих слезинок с ресниц коленопреклонённой хозяйки сада упало на холмик, и спустя мгновение из него начали пробиваться цветы с белыми чашечками и золотистыми серединками. Это было удивительное зрелище: в то время как одни цветы полностью выпрямлялись и начинали