Тишина - Василий Проходцев

Но и те, и другие полосы длятся чрезвычайно долго, и это в крепостишке, где и сытому человеку решительно нечем заняться часов эдак двадцать в сутки. Сам понимаешь, какими добряками стали мы все от такой жизни, и с какой милой галантностью общаемся теперь друг с другом. Предпочитаем, разумеется, не общаться вовсе.

Но, чувствую, письмо мое становится даже мрачнее, чем я предполагал, и, поскольку добавить про крепостную жизнь мне особенно нечего, попробую описать тебе, Сигизмунд, вражеское войско, во всяком случае, как оно видится отсюда, из крепости. Это, вне всяких сомнений, орда, а никакое не регулярное войско, однако орда, нарядившаяся частью в европейские одежды, а частью оставшаяся в привычных пестрых тряпках и кожухах мехом наружу. Одним словом, представь себе кого-нибудь из хорошо пограбивших казаков, нацепившего на себя, по их привычке, что-то из одежды каждого из встретившихся на пути народов: гусарский ментик, боярскую шапку, татарские сапоги, ну и еще что-то вроде черкесского плаща с подвешенными патронами. Вот это и будет в самом его непосредственном виде войско боярина Шереметьева – да-да, твоему брату, Сигизмунд, противостоит не безродный стольник, а глава виднейшего рода, бывший фаворитом царя Алексея еще в начале этой войны. Но нет сомнений, что князь Борис знатно провинился, раз его, несмотря на всю родовую честь, отправили осаждать эту полуразвалившуюся груду камней. Так вот, под началом князя состоит несколько сотен дворянской московской конницы, этих прямых наследников Батыевой орды, но наряду с этим и шквадрона рейтар, отличимых от наших только по пышным бородам, да московским кафтанам. А так – настоящая рейтария, как бы не казалось это странным. Не удивлюсь, если где-то у них припасена и гусарская рота – говорят, наш главный недруг, князь Хованский, буквально помешался на этом роде войск в последнее время. Впрочем, с таким дивом, как московские гусары, я пока не встречался, так что есть смысл пожить еще немного, чтобы все же его увидеть. Примерно так же дело обстоит из пехотой, где наряду со стрельцами – бледной и диковатой копией гайдуков – у московита есть немало и солдатских рот с превосходными мушкетами. Ей Богу, отмени князь Радзивилл хотя бы пару званых вечеров, все литовское войско на сбереженные деньги можно было бы вооружить такими же, да еще и коронным бы осталось. Часть из солдат, как говорят, при лошадях, так что определим их, пожалуй, в драгуны. А дальше оставим ненадолго шутки, поскольку, и в этом московиты себе не изменили: пушечный наряд у Шереметьева имеется такой, что за полчаса может разнести наши ветхие стены от башни до башни. Не знаю, осознает ли сам боярин, какой сокрушительной силой командует, но каждый вечер молюсь, чтобы Бог послал ему в этом вопросе полное неведение. Зная просвещенность московских бояр, надежда на это есть самая основательная. Весьма странно, что московское войско не поддерживают низовые, поскольку мы не видели до сих пор ни одной битвы в Литве без их участия. Было бы, однако, слишком самонадеянно с моей стороны считать, что я знаю все про вражеские отряды – быть может, наши бывшие подданные и стоят лагерем где-то поодаль. Ох, и заплатят же московиты однажды свою цену за эту помощь, как и мы платили веками за помощь против турок и татар.

Ты, Сигизмунд, можешь задаться вполне резонным вопросом: откуда твоему брату известно так много про москалей? Конечно, я мог бы ответить, что всегда был непревзойден в вопросах разведки, и я бы не соврал, однако в данном случае есть и еще одно обстоятельство, оставляющее нам хотя бы небольшую надежду. Дело в том, что каким-то чудом в этом медвежьем углу оказался когда-то немецкий инженер (мало сомнений, что это был именно немец), которому, по еще более чудесному стечению обстоятельств, отпустили достаточно средств и времени, чтобы оборудовать в крепости и вокруг нее систему подзорных труб и зеркал, в которые можно видеть все, что делают осаждающие, особенно в том случае, если они недостаточно умны, чтобы найти и снять с деревьев наблюдательные зеркала. Кстати, найти их почти что невозможно, даже если и знать про их существование. Так вот, благодаря этой немецкой хитрости я, никуда не выходя из крепости, знаю про действия противника едва ли меньше самого Шереметьева. Насколько возможно в нашем истощенном состоянии, мы, разумеется, пользуемся этим преимуществом, в основном для того, чтобы рушить шанцы, которые москаль без большого разума, но с большим старанием непрерывно роет в окрестностях нашей неприступной цитадели. Разумеется, благодаря волшебным зеркалам, нашим не только удается ускользнуть незамеченными, но еще и держать московитов в полном неведении, кто же разрушает плоды их усердного труда. Даже боюсь представить, кого они в этом обвиняют, и что про эти загадочные события думают. Не могу не похвастаться: один раз получилось захватить целый склад гранат, который их пехотный капитан припрятал в окопе, прямо возле стен. И должен, но уже с грустью, признать, что мы такими грантами не только не снабжаемся, но и впервые в жизни, благодаря князю Шереметьеву, их видели, а раньше я такие разглядывал только на страницах голландских учебников военного дела.

Однако это, братец, был, пожалуй, самый крупный наш успех по части хищения припасов неприятеля, поскольку в остальном расхищать нечего, иной раз хочется и своего оставить на бедность. Зато конских кормов в каждой вылазке добывали предостаточно, и скудную нашу кавалерию, благодарение Богу и зеркалам, удалось почти всю сохранить.

Но… Думается мне, что все эти затеи с подзорными трубами едва ли помогут, и все это – как мертвому припарки. Разобьют московиты из пушек стены, и подойдут, даже и без шанцев, к крепости, а дальше… А дальше, братец, почти некому будет им противостоять: регулярного войска у меня три-четыре сотни человек, да и те истощены и давно уже мысленно сдались и приняли присягу узурпатору Алексею – и дай Бог мне ошибиться. К мещанскому же ополчению сказанное относится в еще большей мере. Прости, Сигизмунд, я не нарочно оставлял эти приятные мысли напоследок, просто хотел, и, видимо, против воли, оттянуть по возможности обращение к таким печальным материям. Соедини теперь две части в одно целое: терпеть все лишения приходится почти безо всякой надежды на победу, и это их никак не облегчает. (A propos: мороз и снег здесь нередко бывают уже с конца августа, что, безо всяких сомнений, скоро сделает нашу жизнь еще краше).

Сигизмунд! Я вдруг понял, что совершил непростительную ошибку, и за все письмо ни разу не упомянул