Тишина - Василий Проходцев

– Князь Юрий! – начал он излишне громким голосом, с детской смесью бесцеремонности и смущения, – А как же сделать, чтобы битва именно так и пошла, по твоему, князь, хитрому плану? Кто, к примеру, татарам прикажет на нас нападать? Не будут ли они над нами висеть и дожидаться, пока мы сами на приступ пойдем, и там все войско измотаем?

Долгоруков с самодовольным видом оглядел собрание, потом с отеческой снисходительностью остановился и на младшем Шереметьеве.

– Уж тут ты, князь, мне поверь. Не зря же вам государь меня, ближнего человека, сюда прислал, в самом деле!

Кто-то рискнул негромко рассмеяться, но в основном все только нерешительно улыбнулись шутке всевластного вельможи. Но тут раздался раздраженный голос князя Бориса Семеновича:

– Пусть так, Юрий Алексеевич. А что же казаки? Мне они не докладывают о своих намерениях, и я, грешный, пока не знаю: с нами ли они будут во время приступа, или с татарами.

Долгоруков заметно помрачнел, и подготовка достойного ответа Шереметьеву, занявшая у него много времени, была прервана появлением запыхавшегося денщика князя Бориса:

– Твоя княжеская милость! Татарские послы на дворе!

Шереметьев, как и всегда с ним случалось при решительном изменении внешних обстоятельств, спал с лица, однако взял себя в руки и направился во двор, а за ним потянулись и другие участники совета, изрядно утомленные духотой избы. На дворе стояли трое богато наряженных в турецком вкусе татар, смотревших одновременно надменно и заискивающе. С ними был толмач, также одетый на татарский манер, но, видимо, из обасурманенных русских или казаков. После долгих и напыщенных представлений, ордынцы перешли к делу и заявили, что в плену у московского воеводы находится ширинский мурза, приходящийся, ни много, ни мало, двоюродным братом самому хану Мехмет-Гераю, да продлит Всевышний его дни. Послы предлагали на любых условиях, кроме прекращения военных действий, выкупить пленника. В то время, пока воевода и посол оценивающе смотрели друг на друга, раздался выстрел, и татарин упал замертво. Его спутники схватились за шашки, однако были тут же скручены.

– Да ты что, Юрка, стервец, в конец спятил?! – поняв, наконец, откуда донесся выстрел, закричал не на шутку рассвирепевший Шереметьев, – Ведь это же посол! Давно ли у вас, у Долгоруких, завелось послов убивать? Свой род позоришь, страдник, так хоть мой пожалей!

Могучий князь Борис со сжатыми кулаками наступал на виновато пятившегося худощавого Долгорукова, пытавшегося спрятать дымящийся пистолет за спину.

– Ты это, Борис, ты послушай… Вот кого ты больше жалеешь: своих служивых или этого косоглазого? Известно ведь, зачем крымцы перед битвой послов запускают, не для дела… А вот ежели ты велишь сейчас же его обратно в татарский лагерь отправить, то… Что же будет, Боренька?

Шереметьев смотрел на Долгорукова взглядом, отражавшим одновременно презрение к действиям князя Юрия и уважение к его уму. Но Борис Семенович явно остывал.

– То-то же, Боренька! Теперь веришь, что татары завтра же на нас пойдут?

Шереметьев только криво ухмыльнулся.

– Ладно, вроде обо всем переговорили, – сказал он, наконец, медленно и негромко, – Давайте, что ли, повеселимся напоследок, авось не у царя во дворце!

Приготовления к пиру начались немедленно, и пока слуги торопливо накрывали столы во дворе, князь Долгоруков, незаметно подойдя к Матвею, тихо произнес:

– Эх, капитан, знать бы заранее, что так вот выйдет – можно было бы мальчишку и пожалеть…

– Князь Юрий, а чего бы тогда посла было не пожалеть?

– Посла?.. – задумался не на шутку Долгоруков, – Эх, и правда…

Князь досадливо махнул рукой и крякнул.

Глава 12

Маховик празднества неумолимо набирал обороты. Несмотря на жестокое расхищение, случившееся всего пару дней назад, погреб князя Шереметьева по-прежнему хранил множество бочек столового вина и сделанных на нем настоек, чудного зелья перегонки майора Драгона, не говоря уже о нескольких видах медов и пива. Все это, еще задолго до появления на столе съестного, было в изобилии принесено и выпито, отчего во дворе полковой избы быстро установился дух милого, хотя и шумного, дружеского общения. Ему способствовал и случившийся неожиданно в конце дождливого и неприветного дня теплый и солнечный вечер. Закат радовал глаз всеми оттенками красного, розового и рыжего, легкий ветерок негромко шумел листвой, кричали пролетавшие невысоко стрижи. Все травы и цветы, полевые и лесные, как будто решили в это время издать самый сильный свой аромат, и смесь получилась опьяняющая, тревожная и волнующая.

Князь Борис Семенович, как оказалось, давно готовился к этому вечеру, поскольку иначе невозможно было объяснить исключительную выучку всех участников действа. Первым делом, перед гостями появились мальчишки-трубачи и барабанщики одновременно из всех рот, наряженные в немецкое платье, которые, вызывая гомерический хохот собравшихся, маршировали из угла в угол двора, очень слаженно играя на всех своих инструментах. Полковник Бюстов, сперва заворожено следивший за этим оркестром и шептавший "Гроссартиг!" и "Толль!", затем пришел в недовольство, не понимая, отчего все смеются над мальчишками. Оркестр удалился, однако долго еще, пока все во дворе не пришло в окончательное пьяное смятение, они возвещали смены блюд.

На смену немецкому оркестру явился самый настоящий скоморох с наряженной в юбку козой и небольшой смышленой медведицей, которые уже по самой своей неожиданности после предыдущего выступления вызвали взрыв хохота. Роль козы заключалась в том, чтобы бить копытом, трясти раздраженно головой и, время от времени, поддевать рогами медведицу – одним словом, рогатая изображала рассерженную супругу. Сама же медведица могла делать, по знаку скомороха, самые невероятные вещи. Она сперва поприветствовала собравшихся земными поклонами во все стороны, а потом, взяв на плечо палку, стала с ней расхаживать, как солдат-новичок. Устав от этого, медведица повалилась на землю, растянулась по ней как мохнатый ковер, а затем поднимала то лапу, то голову по приказу скомороха. Затем она принялась изображать целомудренную невесту перед зеркалом, и до того точно, что князь Шаховской начал от смеха сползать под стол, и был вытянут оттуда только совместными усилиями обоих соседей. Кроме этого, очень неплохо удавалась хозяйке леса роль приказного судьи, который с громким ревом выносил решения о порке, и тут же приводил их в действие, несмотря на визг оскорбленной козы. По окончании представления, медведица с большим добродушием общалась со всеми желающими, танцевала и боролась, а с особенно большой охотой пила все предлагавшиеся ей напитки.

Затем явились местные музыканты из окрестных деревень, и начали играть протяжные и грустные песни, которые сначала заставили многих всплакнуть, но потом надоели, и от артистов потребовали сыграть чего-нибудь повеселее, а когда те исполнили