Легко видеть - Алексей Николаевич Уманский

половину ведерка варенья и большую часть лепешек, из чего Михаил сделал вывод, что со жратвой в студенческой компании было туговато, иначе Коля нашел бы силы себя осадить. Кстати, при следующей встрече с этой компанией они с Мариной обнаружили, что к Коле обращаются уже как к Володе. Спрашивать, какое же имя верно, они не стали, просто между собой впредь называли его Колей-Володей. Несмотря на молодость, Коля-Володя оказался бывалым сплавщиком. В его активе был даже Чибагалах – приток Индигирки, впадающий в нее как раз в середине ее долины прорыва через хребет Черского. Михаил только в общих чертах знал, что творится в тамошних порогах и поспешил воспользоваться случаем, чтобы узнать от очевидца побольше. Коля-Володя оценил этот маршрут как нечто ни что непохожее и опасное. Особенно запомнился один порог в каньоне Чибагалаха, в который он со своей командой вперся сходу и еле-еле уцелел. Потом он специально вернулся получше рассмотреть, что же там было, и едва сам себе поверил, что такое можно благополучно пройти. – «Ты знаешь, какой у Чибагалаха средний уклон?» – уверенный что поразит воображение Михаила, спросил Коля-Володя. – «Какой?» – поинтересовался Михаил. – «Семнадцать метров на километр!» – с гордостью и торжеством сообщил Коля-Володя. – «Будь здоров!» – согласился Михаил и, усмехнувшись, в свою очередь спросил: «А ты знаешь, какой средний уклон на этом участке Кантегира?» – «Какой?» – без особого любопытства отозвался Коля-Володя. – «Двадцать три метра на километр». – «Вот здесь?» – «Да, вот здесь! – подтвердил Михаил. – Разве не похоже?» – «Да-а, – удивленно протянул Коля-Володя. – То-то у нас резина на плоту все время трещит». – «Много порвали?» – «Да уже три шины. Если так пойдет дальше, не знаю, на чем будем плыть. Двадцать три? – не ожидал! Но семнадцать на Чибагалахе – это похлеще! Там же вода! А тут ее, в общем, немного». – «Не очень много, – подтвердил Михаил, – но для Кантегира немало», – подумав в то же время, что при Чибагалахском расходе воды трудности сплава могли быть куда более серьезными при меньшем перепаде уровней, чем на Кантегире. А еще в Саянах Колю-Володю удивило, что в сравнении с хребтами Черского они никак не оправдывают названия «страны водопадов» – вот там, в Якутской горной стране их – ничего не скажешь – действительно было множество. Да, многого успел навидаться в свои молодые годы Коля-Володя, чего Михаил не сумел повидать и до старости. Было немного завидно, хотя, с другой стороны, все было закономерно – новая генерация должна уходить дальше предыдущей. В этом и состоял смысл бытия. Иначе о каком прогрессе могла бы идти речь? Дети обязаны становиться лучше своих родителей, желательно при помощи со стороны последних. И куда хуже бывает признавать, что это может оказаться совсем не так – и часто действительно бывает совсем не так.

Михаил не сразу заметил, что поднявшийся встречный ветер, быстро усилившись, порядком убавил скорость пассивного сплава. Пришлось взяться за весло всерьез. Гребля не перенапрягала, однако способствовала тому, чтобы на ум пришла мысль воспользоваться «оплеухой» – народным сибирским средством преодоления встречного ветра при сплаве вниз по течению. Фокус был в том, чтобы заставить подповерхностный слой водного потока, не теряющий скорости из-за встречного ветра, тащить свое судно практически с той же скоростью, какая была до «мордодуя». Решив попробовать, Михаил выбрал местечко для швартовки, вышел на берег и вскоре вернулся назад с невысокой, но с густыми лапами елкой. Её-то и надо было превратить в «водяной парашют». Один конец бечевы он привязал к комлю, другой предварительно пропустив сквозь кольцо на носу, заложил за утку на накладном каркасе поверх байдарки, саму же елку положил поперек своего судна, решив спустить ее в воду, когда выйдет на стрежень.

Все получилось как нельзя лучше. Надежда на «оплеуху» вполне оправдала себя. Теперь он снова мог ничего не делать на борту – даже не заботиться о том, чтобы байдарку не разворачивало лагом к ветру – елка исправно тянула ее точно вслед за течением. Надо было только следить за тем, чтобы она не зацепилась за что-нибудь и не превратилась в мертвый якорь. Силища у потока была страшная – все равно как у запряженного в бечеву коня или лося. Сама собой вспомнилась одна из «Сказок зверобоя» Виталия Бианки, о том, как один старик-манси вместе с внуком переплывал в лодке широкую реку и вдруг увидел плывущего в ту же сторону лося. Дед догнал зверя, да и закинул ему за рога петлю, намереваясь не только прокатиться, но еще и заколоть недалеко от берега своего буксировщика копьем-поколюкой, чтобы таким манером еще и гору мяса добыть. Вот уже и берег стал недалек, и дед изготовил копье, но внучек стал просить не колоть, пока не подойдут к берегу еще ближе. Дед послушался. И вдруг запряженный лось достал своими мощнейшими длинными ногами до дна, рванулся вперед, выскочил на берег и опрокинул упершуюся в сушу лодку через нос, оставив вылетевших из нее жадного деда и безмозглого внука ни с чем у их разбитого судна. Неуёмность и неблагодарность карались Небесами одинаково в сказках любого народа, будь то манси или русские – как у Пушкина в «Сказке о рыбаке и рыбке» или у кого-то еще.

Михаил вспомнил, что еще не поблагодарил давшее ему отдых течение, а, главное – Всевышнего – за то, что надоумил вспомнить про «оплеуху», да и вообще за то, что до сих пор живет и благоденствует, хотя давным-давно без Небесного покровительства это могло быть совсем не так.

Впервые с серьезным риском для жизни Михаил столкнулся в окрестностях дагестанского аула Анцух, когда по глупости решил для сокращения пути подъема преодолеть оказавшуюся на пути к вершине, в общем-то, невысокую скальную стену. Вспоминать об этом случае можно было и со смехом, и вовсе без всякого смеха. Это был уже четвертый поход студента, перешедшего на третий курс, но первый в горах. С нынешней точки зрения Михаил выглядел вполне комично – худенький парнишка, не имеющий никакого понятия о спортивном лазании, одетый почти как клоун – в сатиновые шаровары, клетчатую ковбойку и отцовскую шляпу-котелок – правда, не какую-нибудь, а сделанную в Париже. На ногах – что особенно важно – у него были городские парусиновые полуботинки на негнущейся и скользкой кожаной подошве с кожаными же «обсоюзенными» носками и пятками. Вот в таком виде он решил проявить себя человеком, способным одолевать всяческие препятствия. С точки зрения его спортивных возможностей это было в самом деле смешно, но над его костюмом в то время никто и не думал потешаться – спутники были одеты-обуты примерно так же, как он – кто чуть-чуть лучше, а кто и похуже.

Сначала все шло более или менее хорошо. Единственное, о чем он тогда пожалел, что на стене сильно царапает кожаные носки ботинок. Однако вскоре мысль о целости и невредимости ботинок напрочь исчезла из его головы, когда стало очевидно, что путь назад без срыва совершенно невозможен, а путь наверх – почти столь же проблематичен из-за непрочности зацепок этой выветренной стены. Между тем он находился уже на уровне крыши пятиэтажного дома и до верха оставалось не так много, но уж больно ненадежны были камни под руками и ногами, так что впору было пожалеть не обувь, а самого себя. Двигаясь где вверх, где вбок, он добрался, наконец, до места, на котором вынужден был застрять. Единственное возможное продолжение, которое он сумел обнаружить, требовало предварительного смещения по горизонтали вправо метра на полтора. Трудность заключалась в том, что во время этого траверса можно было полагаться только на одну промежуточную опору ногой в скверную неглубокую нишу со щебнем, с которой кожаная подметка свободно могла соскользнуть, прежде чем удалось бы достать рукой до опоры, которая, возможно, выдержала бы его вес даже при срыве. Михаил долго набирался решимости для рывка вправо. В конце концов его подстегнула трезвая мысль о том, что он и стоя на месте долго не продержится. Еще раз примерившись, он стиснул зубы и совершил рывок. К счастью, нога не соскользнула до того, как он схватился за комель куста, укоренившегося в скальной щели, и куст этот тоже выдержал. Отсюда дело пошло получше, и через минуту он перебрался со скалы на крутой склон, поросший сосновыми деревьями. Только там, ухватившись за незыблемо прочный ствол, он, наконец, понял, что спасся от гибели. Добравшись до гребня, Михаил перевалил через него и начал спуск, больше не думая о восхождении на вершину. На опавшей хвое, сплошь устилавшей склон, полуботинки скользили неудержимо, и Михаил вынужден был спускаться короткими перебежками от ствола к стволу, выставив руки вперед, чтобы смягчить удар и не расшибиться лицом или грудью. Это было крайне неприятно, но уже не столь опасно, как на стене. Через несколько сотен метров такого спуска Михаил, наконец, наткнулся на тропу и вернулся по ней на бивак. Там о его отсутствии никто не побеспокоился. И сам он