Работа и любовь - Ярослав Смеляков

ВОР

Бывают такие бессонные ночи:лежишь на кровати — скрипит кровать,и ветер, конечно, не много, не очень,но все же пытается помешать.

И дождик невзрачный, унылый и кроткийпадает на перезревшие ветки,и за фанерною перегородкойвздыхает беременная соседка.

В такую–то полночь (верьте не верьте),потупив явно стыдливый взори отстранив назойливый ветер,в форточку лезет застенчивый вор.

Мне неудобно, мне даже стыдно.Что он возьмет — черновики?Где ж это, братцы читатели, видно,чтоб похитители крали стихи?

Ему же надо большие узлы,шубы, костюмы, салфетки и шторы.Нет у меня ничего и, увы,будет, наверно, не скоро.

Думаю я: ну ладно, что ж,трудно бедняге — привычка.В правой руке — настоящий нож,в левой руке — отмычка.

Лезет в окно, а оно гремитджаз–бандом на вечеринке.

Фонарь зажигает — фонарь не горит(наверно, купил на рынке).

На стул натолкнулся, цррвал штаны.Конечно, ему незнакомо…

Зажег я свет и сказал: — Гражданин,садитесь, будьте как дома.

Уж вы извините, что я не одет,вы ведь не предупредили,вы ж за последние двадцать летдаже не заходили.

Быть может, не нравится вам. разговор,но я не о вашей вине ведь.Оно конечно, вы опытный вор,вам это дело виднее.

Но вам неудобно на улицу — дождь,еще, чего доброго, схватите грипп.И вор соглашается: — Нет, отчего ж,давайте поговорим.

Потом я мочалил над примусом спички(«Не разжигается, стерва!»),а вор в это время своею отмычкойпытался открыть консервы.

И только когда колбаса подгорелаи чайник устал нагибаться,я бухнул: — Мне кажется, устарелаваша квалификация.

Мне кажется (в этом уверен я),что за столом не мы,не просто два человека сидят,а старый и новый мир.

Один этот — новый и нужный нам,растущий из года в год.Один этот — наш — выдвигает плани выполняет его.

Один этот — я даже захлебнулсяи ложечкой помахал, —один этот бьется горячим пульсомв каждой строке стиха.

В одном этом мы вырастаем и любим,в одном этом парни отвагой горят.Один этот в «с называет «люмпен»и добавляет «пролетариат».

И вы, представитель другого мира,попавший к строителям невзначай,сидите в чужой коммунальной квартиреи пьете взращенный ударником чай,едите из этих веселых тарелок,готовых над вами смеяться.

Она действительно устарела,ваша квалификация.

Вы мимо труда, пятилетки мимоходите мокрою ночью,и это когда нам необходимыпрофессор и чернорабочий.

Ах, в чью стенгазету,зачем и комувам написать, неодетому:«Товарищ завком, оглянись, ау!»,«Охрана труда, где ты?»

И знаете что? Я придумал исход:идите, пожалуй, хоть к нам на завод.

У вас накопилась какая–то ловкость,научитесь быстро. И скоровы будете в новой просторной спецовкестоять над гудящим мотором.

Вам в руки дадут профсоюзный билет,вам премией будет рубашка,и мы напечатаем ваш портретв нашей многотиражке.

Вы нам поможете, мы проведемпятилетку в четыре года.Вы в комнату эту войдете и днеми даже с парадного входа.

Рассвет начинается. Лампа горит.

По небу плывут облака.

А вор улыбается и говорит:

— Спасибо, товарищ. Пока.

СМЕРТЬ БРИГАДИРА

Вчера работал бригадир,склонившись над станком.Сегодня он лежит в гробу,обитом кумачом.

А зубы сжаты. И глазазакрыты навсегда.И не раскроет их никто.Нигде. И никогда.

И тяжело тебе лежатьв последней из квартир,и нелегко тебе молчать,товарищ бригадир.

Твой цех в молчанье понесеттебя по мостовой.

В зеленый день в последний разпойдем мы за тобой.

Но это завтра. А пока,молчанью вопреки,от гула, сжатого в винтах,качаются станки.

За типографии окномшумит вечерний мир,гудит и ходит без тебя,товарищ бригадир.

Врывайся с маху в эту жизнь,до полночи броди]

А ты не слышишь. Ты лежишь,товарищ бригадир.

Недаром заходил в завкомсегодня плановик.

И станет за твоим станкомупрямый ученик.

Он перекрутит все винты,все гайки развернет.

Но я ручаюсь, что станокпо–прежнему пойдет.

Ты жизнь свою не потерял,гуляя и трубя.

Страна, машина и реалзапомнили тебя.

И ты недаром сорок летв цехах страны провел,и ты недаром научилработать комсомол.

Двенадцать парней. Молодежь.Победа впереди.

Нет, ты не умер. Ты живешь,товарищ бригадир.

Твоя работа и любовьостались позади.

Но мы их дальше понесем,товарищ бригадир.

Мы именем твоим своюбригаду назовем.

Мы радостным путем победпо всей земле пройдем.

Когда же подойдут года,мы встретим смерть свою

под красным знаменем трудав цехах или в бою.

Но смотрят гордо города,но вечер тих и рус.

И разве это смерть, когдаработает Союз?

Который — бой,который — громза настоящий мир.

В котором мы с тобой живем,товарищ бригадир.

ЛЮБОВЬ

Последние звезды бродятнад опустевшим сквером.Веселые пешеходыстучатся в чужие двери.

А в цехе над пятилеткойсклонилась ночная смена —к нам в окна влетает запахотряхивающейся сирени.

А в Бауманском районепод ржавым железом крыши,за смутным окном, закрытымна восемь крючков и задвижек,за плотной и пыльной шторойнд монументальной кроватилюбимая спит. И губыбеспомощно шевелятся.

А рядом храпит мужчина,наполненный сытой кровью.

Из губ его вылетаетхрустящий дымок здоровья.

Он здесь полновластный хозяин.Он знает дела и деньги.

Это его кушеткаприсела на четвереньки.

Он сам вечерами любитсмотреть на стенные портреты,

и зеркало это привыклок хозяйскому туалету.

Из этого в пианинонатянутого пространстваон сам иногда извлекаетвоинственные романсы.

И женщину эту, что рядомлежит, полыхая зноем,он спас от голодной смертии сделал своею женою.

Он спеленал ее ногиюбками и чулками.

Она не умеет двигатьшелковыми руками.

Она до его приходачитает, скучает, плачет.

Он водит ее в рестораныи на футбольные матчи.

А женщина спит, и губыподрагивают бестолково,из шороха и движеньяедва прорастает слово,

которым меня крестилив патриархальную осень,которое я таскаюуже девятнадцать весен.

Я слышу. Моя бригадасклонилась над пятилеткой,и между станками бродитволнующий луч рассвета.

Я слышу. И хоть мне грустно,но мне неповадно ныть.Любимая! Я не смеютакую тебя любить.

Я знаю, что молодая,не обгоняя меня,страна моя вырастает,делами своими звеня.

Я слышу, не отставаяот темпа и от весны,растет, поднимается, бьетсяналичный состав страны.

И я прикрываю глаза — иза полосой зария вижу, как новый городзеленым огнем горит.

Я вижу — сквозь две пятилетки,сквозь голубоватый дым —на беговой дорожкемы рядом с тобой стоим.

Лежит у меня в ладонитвоя золотая рука,отвыкшая от перчаток,привыкшая к турникам.

И, перегоняя ветери потушив дрожь,ты в праздничной эстафетепобедную ленточку рвешь.

Я вижу еще, как в брызгах,сверкающих на руке,мы, ветру бросая вызов,проносимся по реке.

И сердце толкается грубо,и, сжав подругу мою,ее невозможные губыпод звездами узнаю…

И сердце толкается грубо.На монументальной кроватилюбимая спит. И губыдоверчиво шевелятся.

А в цехе над пятилеткойсклонилась ночная смена,нам ноздри щекочет запахотряхивающейся сирени.

И чтобы скорее сталото, что почти что рядом, —над пятилеткой сталамоя молодая бригада.

И чтобы любовь не отсталаот роста Страны Советов,я стал над свинцом реала,я делаю стенгазету,

я делаюсь бригадироми утром, сломав колено,стреляю в районном тирев районного Чемберлена.

Я набираю и слышув качанье истертых станков,как с каждой минутой ближетвоя и моя любовь.

ПРО ТОВАРИЩА