Мария София: тайны и подвиги наследницы Баварского дома - Лоррэн Кальтенбах

мессу в любой церкви! Но, несмотря на это, со своими 220 тысячью душ он больше напоминает большую деревню с великим прошлым, чем столицу. Он отвратительно грязен. В некоторых проулках одежда жильцов просто свисает из окон[177], дороги завалены мусором, и в любой момент, если вы не успеете отскочить в сторону, вас могут окатить выплеснутыми на улицу помоями. На стенах красовались надписи: «Да здравствует король Виктор!», «Да здравствует Гарибальди!», «Да здравствует Верди!», «Да здравствует единство!». В ожидании зачисления в войско Эммануэль поселился в отеле «Минерва»[178] недалеко от Пантеона, куда стекаются легитимисты со всего мира.

По решению муниципалитета с отеля была сорвана вывеска на французском языке, что явно показывало отношение римлян к иностранцам. Что ни говори, а экспедиционного корпуса Луи Наполеона не было на завоеванной земле! И зуавов больше нет. Друзья Эммануэля посоветовали ему быть осторожнее. Один бельгийский волонтер только что был варварски убит итальянскими «патриотами» около Колизея[179].

Пришло время прибыть в призывной пункт, расположенный в доме № 43 по улице Кремона. Там ему присвоили регистрационный номер 850, который он теперь должен был всегда носить на своем обмундировании и на каждой вещи из своего снаряжения. На площади он встретил № 849 – Альфонса Аликс д’Ениса[180], молодого парижанина родом из департамента Ла-Манш, обладателя необычайно густой черной бороды. Аликс последовал примеру своего отца и деда, которые когда-то взялись за оружие, дабы защитить закон и религию в Вандее[181].

Они оба подписали контракт на шесть месяцев, и им, как и большинству обеспеченных добровольцев, предоставили униформу[182] за их собственные деньги. За двести франков они получили винтовку Минье и клинковый штык, и за пятьсот франков им выдали широкие серые штаны, гимнастерку рядового с красным сутажным узором[183], патронную сумку, портупею, а также эти клятые гетры и краги, которые было очень тяжело подгонять под себя, – казалось, они были созданы специально для того, чтобы солдаты болью отмаливали свои грехи. Сапоги предназначались только офицерам.

Прежде чем вернуться в свою восьмую роту, оба парижанина совершили долгую прогулку, чтобы посетить руины Колизея, в котором первых христиан скармливали свирепым львам, а также посмотреть на колонну Траяна и на замок Святого Ангела. В середине своей экскурсии они зашли в кафе «Нуво»[184] на улице Корсо.

Эммануэль был в том возрасте, когда дружба возникает очень быстро. Люди встречаются, завязывается разговор, они начинают нравиться друг другу, поверяют друг другу свои мысли. Он быстро обнаружил в своем товарище душу крестоносца. Альфонс верит, что католицизм восстановит свое былое моральное господство. В упадке религиозного влияния он видит великое свидетельство и огромное зло нового времени. Его приводит в ярость этот скептицизм, свойственный образованному классу, который увлекает за собой молодежь, ведя ее к безверию. Он проявляет пламенную, живую веру, которую, похоже, ничто не сможет пошатнуть. Кажется, он ждет исключительно радости, наград и славы и не готов увлекаться поверхностными суждениями. Лаваис чувствовал себя куда менее стойким в своей добродетели и в своей вере, которая была гораздо менее чистой и гораздо менее благой. Конечно, он тоже стремится к спасению, но столь же сильно ему хочется быть счастливым и наслаждаться удовольствиями сего мира. Голос в глубине его души спрашивал, будет ли он по прибытии в Рим преисполнен столь же героической и старомодной преданности[185]…

К счастью, вид Ватикана вскоре развеял его сомнения. Приблизившись к собору Святого Петра, он был ошеломлен несравненным величием этого гигантского храма. Многие месяцы этот собор был его пламенной мечтой! И вот он здесь, наконец-то видит его воочию! И, стоя на коленях у могилы первого из апостолов, он даже пролил слезу. Подумать только, скоро его, как и всех новобранцев, представят публике и он получит благословение верховного понтифика…

Казармы не вызывали особого ужаса. Его новое жилье казалось спартанским по сравнению с его прекрасной квартирой на Фобур-Сент-Оноре, которая была его обычным прибежищем в Париже. Кажется, в некоторых бараках не хватает соломенных матрасов. Монсеньор де Мерод должен был сделать восемьсот гамаков для добровольцев папы, но здесь не было ни единого![186] Зуавы спят на голой земле, подложив под голову скрещенные руки вместо подушки. На войне как на войне! Эммануэль не привередлив. Он с нетерпением ожидает первых экспедиций. Он уже видит, как ест из солдатского котелка, как спит на соломе в хлеву, посреди красивой римской деревни, с ее очаровательными холмами, кипарисами, похожими на большие темные свечи. Вполне достаточно, чтобы удовлетворить скромный поэтический ум.

На следующий день в три часа пополудни Эммануэль и Альфонс встретились с молодым капелланом Даниэлем[187], чтобы принести присягу на Евангелии в Латеранской базилике, матери всех церквей в мире:

«Я клянусь Всемогущим Богом быть послушным и верным моему повелителю Понтифику римскому, нашему Святейшему Отцу – папе Пию IX и его законным преемникам. Я клянусь служить ему с честью и преданностью и пожертвовать своей жизнью ради защиты его величественной и священной особы, для поддержки его суверенитета и защиты его прав. Я клянусь, что не буду принадлежать ни к какой-либо секте, ни гражданской, ни религиозной, ни к какому-либо тайному обществу или корпорации, чьей целью прямо или косвенно является оскорбление католической религии и развращение общества. Я также клянусь Богом, самым добрым и самым великим, что у меня нет никаких связей, прямых или косвенных, с какими бы то ни было врагами религии и Понтификов римских. […] Да поможет мне Бог и его святое Евангелие, данное Господом нашим Иисусом Христом. Да будет так».

Никто уже не узнает, почему Эммануэль сразу же приглянулся своему капитану Гиацинту де Гесбриану, которого все называли «старый змей». Офицер представил его своим товарищам из восьмой роты, месье Сен-Шерону, Талуэ, Турнемиру, Экзеа, Ренжерве, Рошевиру, Ля Турфондю, и многим другим аристократам, пылающим молодостью и страстью, которые жаждали отомстить за засаду в Кастельфидардо и показать врагу, чего стоят благородные храбрые люди и христиане. Все указывало на то, что Пьемонт не замедлит совершить свое преступление. Эти люди шумно готовились к битве!

Но их ждало разочарование. На протяжении нескольких лет боевые действия были редкостью и ограничились всего лишь несколькими стычками…

Что делать с этими тысячами иностранных добровольцев, стоящих с оружием в руках, ожидая боя? Чем занять войска? Зуавам было скучно. По вечерам в казармах, как и в лагерях, можно услышать песни и ссоры, которые вносят некоторое оживление в эту безнадежную монотонность. Священники могли сколько угодно проповедовать целомудрие, но из-за безделья многие из защитников престола и понтификата больше не могут служить истинными образцами добродетели. Это касалось