Мария София: тайны и подвиги наследницы Баварского дома - Лоррэн Кальтенбах

Каким таинственным образом у моих предков, добрых кальвинистов, оказался кузен – папский зуав? XIX век был тем временем, когда католики и протестанты еще не вступали в союз друг с другом. Для двух супругов, в частности, не было возможности соединиться без полного соответствия в религиозных взглядах. Если только он не любил молодую девушку до безумия, протестант никогда не женился бы на «папистке», и наоборот. И все же у Эммануэля есть гугенотская кровь!

Лаваис (Lavaÿsse) – важная фамилия в деле Каласа, знаменитом суде над этим протестантом, который был казнен колесованием в 1762 году за преступление, которого не совершал, и реабилитирован под давлением со стороны Вольтера. Эта история, вдохновившая великого мыслителя на его «Трактат о терпимости», стала легендой, но кто помнит ее подробности?

Жан Калас был протестантом, как и его жена, и все его дети, за исключением одного, который отрекся от «ереси». Еще один из сыновей, по имени Марк-Антуан, однажды проиграв деньги, выбрал именно этот день для осуществления своего плана.

Протестантский друг его семьи и его собственный по имени Гобер де Лаваис – вот оно! – молодой человек девятнадцати лет, сын известного тулузского адвоката, накануне прибыл из Бордо[134]. Он отужинал с семьей Калас. Когда он уже собирался уходить, молодой Пьер Калас и он сам, спустившись вниз, нашли Марка-Антуана в рубашке повешенным на двери[135]. Капитул[136] узнал, что мальчик желает перейти в католичество.

Распространился слух, что отец задушил и повесил своего сына только по этой причине, и ради спасения чести молодого человека он и его гость сделали его самоубийство похожим на убийство.

Лаваиса протащили с позором по улицам Тулузы, бросили в кандалы на пять месяцев, а затем приговорили к колесованию, после чего приговор был снят с него одновременно с матушкой Калас, ее сыном Пьером и их служанкой-католичкой[137].

Эммануэль – правнук брата Гобера, Жана-Муаза де Лаваиса, мужа Гийметты де Буффар де ля Гарриг (фамилия, указывающая на то, что этот солдат и я – потомки одного и того же человека, уцелевшего в Сен-Бартелеми), и внук его сына, Жана де Буффар-Мадьяна, участника переговоров по Парижскому договору между Людовиком XIII, Ришелье и гугенотами, положившему конец осаде Ла-Рошели[138].

Пожалуй, для папского зуава эти истории скорее чреваты судимостью[139]. Как наш род еретиков мог произвести на свет такого ренегата, отступника, Навуходоносора, как этот молодой человек?

Тень эмиграции и Шатобриан

Если со стороны отца возлюбленный королевы-воина не был предрасположен считать Рим подлинным источником света Христова, то со стороны матери, Жозефины де ла Селль де Шатобур (которая в семейном альбоме располагается напротив зуава), это была совсем другая история. Конечно, в XVI веке один из рода де Ла Селль женился на гугенотке и даже сражался на стороне Гаспара де Колиньи, но все это в прошлом. По материнской линии Эммануэль стал отпрыском католической и роялистской Бретани, страны традиций и веры, страны мученичества, процессий и епископов в митрах; земли шуанов[140] и маркиза де Шаретт, преданным заветам своего столетия. Эммануэль был сыном той самой Бретани, которая обеспечит батальоны зуавов, готовых отдать себя на заклание во имя Святого Отца.

На следующий день после штурма Бастилии его дед и его двоюродный дед, пажи короля[141], были одними из первых, кто откликнулся на призыв принца Конде. Они присоединились к армии беженцев из Вормса, на берегу Рейна[142]. Этот отряд собирался сражаться на стороне австрийцев, которые, как предполагалось, становились их нанимателями до тех пор, пока царь Павел I не принял командование на себя.

«Совесть и честь» – таков был девиз тех, кто оставил свое имущество, своих родителей и свою страну. Ведь обратной стороной медали наряду с восторгом этих молодых людей, устремившихся к приключениям, были страдания, слезы матерей и бледность невест. Старший из этих бретонских дворян, Поль-Франсуа, был женат на Бенинье, сестре Франсуа Рене Шатобриана; Шатобуры предоставят автору «Замогильных записок» свои рекомендательные письма для полка Конде[143]. Что касается младшего сына, Эммануэля Фелисите Мало, деда нашего зуава, в гарнизоне в Аббевиле, он только что женился на молодой даме Бишье де Рош[144].

Шатобуры оставили свои земли в Секардэ[145] и вступили в партию контрреволюции, чтобы вызволить Людовика XVI и спасти страну, а вовсе не из воинственного духа. Суть их характера была противоположной. Члены «Идеального Союза», они принадлежали к аристократическому и роялистскому масонству, в то же время открытому для Просвещения[146]. В остальном они, вполне в духе XVIII века, были прежде всего художниками, друзьями поэтов и хорошего вкуса, совершенствовались в искусстве миниатюрной живописи.

Вдали от жены и для того, чтобы отвлечься от своих сожалений, лейтенант Эммануэль Фелисите Мало предавался живописи настолько, насколько это позволяли военные действия. В отряде его прозвали «художником французов». Как только войска становились лагерем, он брал кисти, коробки с красками и писал портреты, для которых у него был большой выбор моделей: от принца Конде до простого солдата, искавшего подарок для нежно любимой невесты, которую он оставил на родине. Его произведения пользовались большим спросом. Однажды его – наряду с его третьим братом, который остался во Франции, – назвали гениальным художником. Даже сегодня их работы занимают почетное место в самых престижных коллекциях, в частности в коллекции королевы Англии[147].

Жена Эммануэля Фелисите Мало, мужественная и преданная, вскоре решила разделить тяготы и опасности эмиграции, присоединившись к мужу в Берлине. Там она родила Жозефину, мать нашего зуава, а затем хотела последовать за мужчинами под ледяное небо России. Она села на корабль вопреки словам мужа и погибла во время кораблекрушения[148], добавив свое имя к бесчисленным спискам жертв революции.

На следующий день после этой драмы братья Ла Селль де Шатобур поселились в Санкт-Петербурге. Вернуться во Францию? Как они могли это сделать, если законы их страны предлагали своим блудным сыновьям на выбор лишь гильотину или нищету? Они решили стать портретистами царской семьи и русского дворянства в манере Виже Ле Брюн, которая также знала, как извлекать выгоду из своего таланта благодаря сильным мира сего, чтобы жить без забот[149].

На берегах Балтики с точки зрения общественных устоев они могли бы подумать, что находятся во Франции, так много там было их соотечественников, которые пытались жить в соответствии со своими старинными правами старшинства, воссоздавая симулякры французского образа жизни. Однако оба они каждый день боролись с тоской по дому. «Как я завидую судьбе тех, кто никогда не покидал свою родину и у которых нет приключений, о которых можно было бы кому-нибудь рассказать», – написал однажды Шатобриан.