Юлов Юрий Фермер - Неизвестно

- Ореойи приплыли на два дня раньше, чем обещали. Поэтому танайя не все и выехали: у них три нормальных шестиместных кайака и тридцать восемь чело­век. А еще и скарб погрузить нужно! Естественно, Гюнтер был готов к схватке и обстрелял ореойев до того, как они ступили на берег. Но Туэве Могуна, новый Владыка, был неплохим тактиком: вторая группа, состоящая из лучших воинов, зашла со спины, высадившись, скорее всего, за пределами видимости - в дальней лагуне. После этого они пошли в племя танайя, но там остались в основном толь­ко немощные. Остальные успели переплыть за сорок километров на восток - на остров Дреноу к родственному племени.

Потом устроили настоящую охоту на оронао. Бедные дети привыкли отно­ситься ко взрослым как к извергам, но не как к убийцам. Пожалуй, только Клаус сообразил что к чему. Я встретил его назавтра. Ему удалось вместе с собой спасти собаку Амалию.

- Не понял. А ты сам-то как?

- А что тут непонятного? Поскольку ничего не ожидалось, то послал Гюнтера с его дисциплиной, набухался кавы да спал поближе к «Викингу». А как сушить стало - сполз вниз и весь этот беспредел увидел. А Туэве Могуна к тому времени съехал со своими гавриками. А через пару часов или там дней - цунами. Мне эти сцепленные руки Клауса и Амалии нормальные сны портят.

- Так Клаус и Амалия живы или утопли?

- Только что были живы, а теперь - утопли.

- Ты сказал, что встретил Клауса и Амалию.

- Да? Вроде я сказал «увидел».

- Ты сказал: «Клаус спас Амалию!»

- «Пытался спасти», наверное, Димон, а?

- Откуда ты взял каву, если танайя уже уплыли?

Понятно, что разговор был длиннее - я излагаю только суть и характер Валер­киных «замутов». При всей моей благорасположенности к ближним, захотелось попытаться получить какой-либо конструктивный результат:

- Валера, давай попробуем написать об острове Шонера. У тебя ведь были дневники.

- Ничего писать не буду. Дневники остались, спрятал в столице на одной «ма­лине» за батареей. И писал я там о жизни как прибежище бомжей - вообще. Но, если хочешь, что-то и тебе пришлю, как там окажусь. Если бомжи истинные не сдадут в макулатуру.

- Так, может, я напишу, а ты подправишь?

- Моя правка даст мой текст. А если я возьмусь за перо, то ты должен будешь тихо умереть. В хорошем смысле этого слова.

Затем Валерка рассказал анекдот о мальчике, который лепил из подручных материалов то милиционера, то пожарника.

Я вновь отлучился якобы за пивом, которое, правда, и принес. На этот раз Жеребцов меня дождался. Пришлось выслушать, как он в начале августа сорок четвертого в составе ошметков батальона немецкой армии «Центр» героически защищал Брестскую крепость от превосходящих сил Первого Белорусского фрон­та.

Полночи у Валерки шел сплошной мат, затем он начал хныкать. Меня это удивило, так как за весь срок нашего общения он ни разу не обозначил никакой слабины. Еще более меня удивило, когда он поднялся и, попинав стены и двери, сходив в туалет, улегся и снова захныкал.

Назавтра последовала еще одна история (пил только Валерка и при этом до­зировал):

- Я высадил вас на острове, сделал обманный финт для береговой охраны, если таковая имелась, и взял курс на Лангкави: все-таки Гюнтер велел встретить Марину, а у меня армейская привычка выполнять приказы. Кстати, стабилизатор угла рысканья действительно вышел из строя. После приземления меня начала дрючить полиция аэродрома, так как предварительная заявка на посадку то ли была передана неправильно, то ли ее вообще не было. Наконец полисмены, дав мне тридцать минут на заправку и взлет, убрались.

Тут я увидел Марину Савич с двумя европейцами, на которых, кроме типич­ных для курорта светлых брюк, были еще и сиреневые пиджаки. Из внутренних карманов у «сиреневых пиджаков» выпирало, похоже, оружие.

Я сделал то, что часто описывается и показывается в сериалах: «Всё понял, ребята, я - за документами». Изображая, что вошкаюсь, снял с предохранителя карабин и уложил обоих. Затем (а куда было деваться?) - и тех самых местных полисменов, которые, как сейчас вспоминается, не были вооружены. По крайней мере ничего на меня не наставляли и ни за чем таким не лазили. Так чего бежите, если слышите, что стрельба началась?! Навел ствол на Маринку и крикнул: «И тебе конец, сучка! Продалась бэшникам за пайку мороженого!» Маринка ойкнула, выронила сумочку. «Пятьдесят шагов назад! Считать вслух! Держу тебя на при­целе». Влез в кабину и спокойно взлетел - нужно было Гюнтеру помочь.

- Валера, у тебя не было карабина. Гюнтер решил, что он в полете ни к чему.

- Я сам взял, он и не заметил, - выкрутился Валерка. - Есть такой древний спо­соб приобретения нужных вещей. «Кража» называется. А спрашивал перед самым отлетом, уже имея карабин, чтоб ему не вздумалось обыскать вертолет.

- Хорошо. Ты из кабины стрелял через стекло? А как потом летел?

В ответ я услышал старый грузинский анекдот, который завершался словами: «Слушай, дорогой! Кто тебе друг: я или медведь?»

- Да, кстати, Димон, по-моему, я тебе наврал: это была не Марина, а Бажена. Красивая девушка, правда? Хитрая и умная - мой идеал. Но если ты восхищен человеком - значит, ему удалось тебя обмануть. То есть, я имею в виду, он за пределами твоей шкалы оценки. Человечество порой выдает таких особей - целые народы обманывают. И это, к сожалению, относится и к нам, журналистам. Но обман раскрывается при очередном вдохе-выдохе цивилизации, - и имя псевдо­гения предается забвению или же на нем ставится клеймо. Но мы не об этом, да, Димон? Давай я тебе про войну.

Сдаваясь в очередной раз расслабляющему действию алкоголя, Валерка, по традиции, рассказал, что был советником в Белграде во время югославского кон­фликта. О белградских наводчиках из «пятой колонны» и точечном бомбомета­нии, рассчитанном не только на уничтожение структуры сопротивления и жиз­необеспечения, но и на психологический слом населения. Из оружия у него тогда имелся только пистолет Макарова, и то не настоящий - камуфляжный.

.Спал Жеребцов практически спокойно. Хотя, может быть, усталость при­тупила мои чувства. Однако с утра он пожелал принять ванну (горячей воды не было, пришлось зарядить пару чайников), жалуясь на то, что «пот гнало, как с хижины дяди Тома во время ливня».

Следующим днем было воскресенье - единственный выходной (всего два экс­тренных вызова). Жеребцов, который в самом деле стал для меня превращаться в Зеебцова, как было написано в его загранпаспорте (через «зет») и как произносил Шонер, попытался поразить еще одним бредом, хоть пил номинально уже и он, хотя ел как не в себя:

- А еще слушай: Гюнтер напрягся - океан пасет. А вокруг то птичка пискнет, то оронао хрямкнет. Короче, припадок у него случился. От волнения, наверное. Ты же помнишь: он - эпилепсор. Те, которые без нервов, они тоже по-своему волнуются. А безмизинцевые бойцы Туэве Могуны со спины зашли - взяли как младенца. Тряхнули за шкуру (а он через пару минут в сознании был), нож из голенного кармашка прибрали, обезоружили:

- Ты, мускулистый, беги к оронао - там тебе место! Сумеешь добежать до вон той пальмы - нам в тебя и не попасть. Охота начнется - тут как карта ляжет. А оружие тебе не положено: ты - животное.

Гюнтер, в очередной раз скрипнув зубами, не имея в этот раз оружия, совер­шил на Владыку бросок, который под силу только офигенным профессионалам или обреченным.

И был подстрелен одним из ореойев. Пуля, похоже, попала ему в легкое, так как Гюнтер пытался вымолвить что-то типа Родина - «хаймат», и поэтому хри­пел: «Хай-хай-хай.» А Туэве Могуна не шелохнулся, настолько доверял сво­им нукерам. Руки Гюнтера, или, как ты его любил называть, Дольфа, захватили бронзовую шею Владыки, сжали, разжались и, сползая, разорвали тесемки чер­ной майки Могуны. Тот, по-моему, даже как-то по-своему перекрестил павшего воина. Правда, перед этим на всякий случай постоял с минуту полиуретановым сандалетом на его горле.

.Слушай, Димон, меня это все не слишком интересует, а тебе наводку - в одно слово - дам: на остров я прилетел на вертолете, но потом нашел только его взорванные обломки, но не с южной стороны кальдеры, куда ему логично было упасть. К тому же топлива было недостаточно (я ведь так и не заправился в Ланг- кави), чтобы разнести «Викинг» на такое расстояние. По башке меня шарахнули, что ли. И вообще не помню даже, как сел на площадку. Видел, что подлетаю, а дальше - ноль.

Валерка жил у меня еще с неделю, каждый вечер выдавая неправдоподобные версии. Затем, видимо, почувствовав, что надоел, пропал, оставив записку, напи­санную нарочито аккуратно, почти каллиграфически: «Димон, я у тебя немного одолжусь и съеду. А то у меня на твоих харчах уже и жирок появляться стал, а серый алкогольный загар стал вытесняться номенклатурным румянцем. Если что - жди как снег среди лета». Я был не в обиде на Валерку, хотя и голодал по­том почти две недели: Жеребцов выгреб остатки аванса, просить еще было бы неосмотрительным нарушением служебной этики, одолжаться не привык. Да и не у кого особо: получают, как правило, меньше, и с семьями.