Юлов Юрий Фермер - Неизвестно

ЖЕРЕБЦОВ-ВЕРТОЛЕТЧИК

В ученики пилота был выбран Валерка. Впрочем, сначала были забракованы все: Артур - из-за концептуального недоверия, я - из-за весьма приблизительного знакомства с техникой, Валерка - по понятным соображениям.

Но спецкор Жеребцов все же прошел тест, предложенный Гюнтером, когда тот усомнился в его способностях. И даже стрелял из карабина, сбив при этом пять пустых банок «Пепси» из восьми возможных. В кресло пилота «Викинга» сел со словами «славный корабль - омулёвая бочка», амбициозно понажимал всякие кнопочки с быстрыми вопросами: «А это что? А это зачем?» Гюнтер небрежно хлопнул его по руке - и учеба пошла.

Запомнился разговор Жеребцова с Гюнтером.

- Ты мне с собой карабин дашь?

- Он тебе не понадобится.

- Я должен быть при оружии, я отвечаю за людей.

- Подумаю.

- Ты знаешь, что гласит русская народная мудрость? Один в поле не воин. Я вернусь, и мы вместе защитим детей от отцов.

Гюнтер после непонимания, вызванного произношением Жеребцова, отчека­нил:

- Один - это боевая единица, а не ноль. А ты мне можешь помешать.

Предупредить танайя вместе с Валеркой пошел я. Валерка не совсем хорошо

натаскался в общении на местном наречии, потому что вождь, внимательно вы­слушав эмоционально-артикуляционное сообщение, дал отмашку, после чего все начали собираться. Пришлось уточнить временной интервал, указывая на луну. Танайя приуспокоились и, называя Валерку «Валеум», стали куда-то завлекать. Я не позволил им этого.

Привести в форму Валерку Гюнтер поручил мне. Запоями как таковыми Жеребцов не страдал, однако полежать под капельницей в Клинике ему все же пришлось. Непосредственно перед полетом я дал ему таблетку содафинила, а остальную упаковку - с собой, порекомендовав принимать при проявлении явных признаков устойчивой усталости или рассеянности.

Мы погрузились в вертолет и под мрачное сопенье Валеры Жеребцова, кото­рому Гюнтер так и не доверил карабин, взлетели над островом Шонера. Снизу приветственно поднял в правой руке шмайсер Гюнтер Краузе.

ПРИЗЕМЛЕНИЕ

Аэропорт Лангкави должен был принять нас по заявке. Но Валерка не полетел туда. Он приземлился приблизительно за семьсот километров, отыскав с моей по­мощью цивилизованный островок.

Сели, слава Богу, не в море. «Слава Богу», потому что «Викинг» вихлял, как старческий тазобедренный сустав. «Вынужденная посадка, я должен отдохнуть. Что-то со стабилизатором системы рысканья». Подумалось, что это какая-то же- ребцовская хохма, но, возможно, незнакомый полупровинциальный городок при нашем статусе был надежнее, чем Лангкави.

«Всё, браты, - прокричал Валерка при высадке, в качестве аргумента для по­следнего слова показав нам фигу. - Я лечу обратно. Гюнтеру надо помочь. Ты, Димон, бабки оторви у Йозефа, иначе забодаешься до дому добираться. Марину не фиг встречать, а с Лангкави до острова Шонера ее никто не довезет. Ибо им секретные карты Пентагона неведомы. А тебя, Артур, правильно папа Вильгельм расколол: проходимец от науки! С твоими задатками - да в фотопедофилы! По­лисмены будут цепляться - посылайте на. Но по-русски и вежливо. Ибо мент - это не профессия, а образ жизни. Ни пуха, ни хера вам!»

В чем несомненно был прав Валера Жеребцов: сейф Шонера действительно по­трошили без меня и без него. Это делали Гюнтер, Йозеф и примазавшийся к ним Артур. Личные документы, извлеченные из архивов папаши Вильгельма, правда, раздали.

«Викинг» взлетел, поводя хвостом, а нам осталось ждать прибытия местной полиции, которая, заметив несанкционированное приземление и почесав мо­бильниками за ухом, решила выяснить: кто, зачем и откуда. Полицианты шли вразвалочку, чтобы впоследствии на несколько суток растянуть протокольно­бюрократическое общение с нами. А Жеребцов улетал, собираясь, без сомнения, километров через тридцать поменять направление полета на девяносто градусов, чтоб не догнали. Ведь он был все-таки военным корреспондентом. И стрелять ему приходилось не только по мишеням. В Афгане он служил салагой, сорванным с военной кафедры второго курса журфака.

ВОЗВРАЩЕНИЕ

Кречинский дал мне деньги - семьсот евро - прямо в тюрьме, сославшись на форс-мажор. Йозеф ухитрился заставить уважать себя на малознакомой плане­те - островной республике Тенга. Даже тюремщики, обращаясь с ним, научились говорить «Пэнь Гречиньскь».

Слегка просроченный советский паспорт, по которому я беспрепятственно проник в Океанию, не произвел впечатления на силовые структуры независимой республики. Но после достаточно долгого пребывания в изоляторе меня все-таки выслали на родину. Правда, почему-то через посольство Филиппин и только до России. Это говорило о том, что «независимость» была в «составе». Помог какой- то словак, возглавлявший строительство больницы и заодно бывший хорошим знакомым начальника тюрьмы. Еще, кажется, повлияло на факт освобождения наводнение, вынудившее местные власти снять больше половины ментов с охра­няемой коробки, которая при желании расковыривалась хорошим тесаком. Но на Тенга считается неприличным бежать на волю: заперли - сиди. Здесь тюрьма вос­принимается, как и все европейские достижения: формально всё делается похо­жим, но своим не считается. Да и сам остров, вчетверо больший острова Шонера, был практически идеальной тюрьмой - вокруг океан. Идеальнее только планета Земля - вокруг безжизненный космос.

Евро, изъятые полициантами Тенга, при освобождении выданы не были. Без объяснений. Так я достаточно емко перевел фразу туземцев: «Геу нехт!». Не по­могли и ссылки на «пэнь Гречиньскь» и Рацина, которых, освободив через сутки после задержания, денег не лишили. Очевидно, по законам острова, средства, изъятые у отъявленных арестантов, шли или в бюджет, или на оплату труда тю­ремщиков. Возможно, я оплатил собственное заточение и доставку до Дальне­Восточной границы.

Я безбарышно отправился на историческую родину через бурлящую, как плохо работающий желудок, Россию. Добираться пришлось, естественно, на электрич­ках и попутках. Люди встречались все больше приветливые: видят, что свой, но нет вариантов выпить - отходят. Более всего я благодарен теще некоего Алексея Кузнецова. Она так часто повторяла имя нелюбимого зятя, что впоследствии от­чество ее самой стерлось из памяти. Но зеленый свитерок тети Нюры, в который чуть ли не насильно заставила облачиться эта добрая женщина, наверняка уберег меня от ангины.

Счет, выставленный моей родной стране за репатриацию, так и не оплачен до сих пор: моя страна «забивает болт» на международные требования, предпочитая не играть по чужим правилам. По возвращении я сразу уехал в дебри Черной Зоны, считая, что нужно побыть самим собой и, желательно, нигде. Зона разоча­ровала обитаемостью и наличием беспредельно контролирующих организаций. Я пробыл там около месяца: октябрьские холода и вышеуказанные причины до­статочно скоро уничтожили рьяное желание уйти от цивилизации. К тому же не хватало элементарного человеческого общения. А эти полупьяные чмошники из официальных структур на мощно ревущих вездеходах больше напрягали, чем рас­слабляли. Кстати, зверья там действительно стало побольше, но сказать, что они «оборзели», как выразился бы Жеребцов, или мутировали, как сказали бы Шонер или Артур, - нет оснований.

Несмотря на дефицит общения, мне по-прежнему не очень хотелось встречать­ся с людьми. И тех, кого порой встречал в Зоне, я не мог воспринимать без содро­гания: слишком четко просматривались в них привитые повадки. Существование мое, как и всего человечества, ранее не имевшее четкого смысла, обрело черты истины: сама жизнь и ее поддержание. Я не только напрочь не верю в бессмертие души, но и сомневаюсь в обязательности ее существования. То, что люди привык­ли называть душой, - лишь комплекс, хотя и достаточно сложный, но созданный природными наклонностями, воспитанием и жизненными обстоятельствами. Бог не создавал Человеку душу. Он просто дал ему возможность ее иметь и способ­ность ощущать ее присутствие.

КОНКЛЮЗИЯ

Можно было бы назвать главу «финалом», но это звучит несколько театрально и к тому же совершенно не соответствует значению слова «финал», ибо пред­ставляется маловероятным, что когда-либо все будет ясно. Приблизительно то же относится и к высокопарному слову «эпилог». «Послесловие» выглядело бы логичным, ибо начиналось повествование с предисловия. Но так как предисловие рисовало некую ситуацию, давало завязку, логично было бы ожидать, что послес­ловие расставит (по устойчивому выражению Жеребцова) точки над «ё». Скажу честно: этого, увы, не произойдет. Поэтому последняя глава повествования на­зывается чопорной иноязычной лексемой, так как русский аналог «заключение» в силу сложившейся традиции употребления имеет равноценный омоним.

Итак, через год после возвращения из Черной Зоны я совершенно случайно встретил Валерку Жеребцова на улицах своего городка. Выглядел он не ахти, но держался бодро. После настороженного вопроса «Вы случайно не Дмитрий Тур- чин?» и моего кивково-утвердительного ответа его понесло: