Испытание воли - Чарлз Тодд

Мужчина, лет тридцати, со светлыми волосами, вежливыми манерами, производил впечатление человека с сильным чувством собственного достоинства. Остановившись у столика, он заговорил мелодичным баритоном:

— Инспектор Ратлидж? Я Карфилд — викарий. Меня только что вызвали снова в «Мальвы», так как мисс Вуд все еще нехорошо. Вот я и подумал, что, возможно, разумнее спросить у вас. Можете вы сказать мне, когда тело полковника будет выдано для захоронения?

— Еще не было коронерского дознания, мистер Карфилд. Садитесь, пожалуйста. Я бы хотел поговорить с вами, раз уж вы здесь.

Карфилд принял предложенный кофе со словами:

— Смерть полковника — такое трагическое событие.

— Так все говорят. Но у кого могло возникнуть желание убить его?

— Ни у кого, о ком бы я мог подумать.

— Тем не менее кто-то это сделал.

Изучая Карфилда, пока тот размешивал в кофе сливки, а не сахар, Ратлидж решил, что его лицо выглядело бы на сцене красивым и мужественным из двадцатого ряда, но слишком костлявым вблизи. Голос тоже хорош для проповеди, но чересчур скрипучий в обычном разговоре. За внешним обликом священника скрывался актер. Сержант Дейвис был прав насчет этого.

— Расскажите мне о мисс Вуд.

— Леттис? Очень красивая и с оригинальным умом. Она приехала в «Мальвы» несколько лет назад — в 1917-м, когда закончила школу, — и с тех пор была украшением общества. Мы все очень любим ее.

Поверх чашки Карфилд тоже разглядывал инспектора: отметил его худобу, складки возле рта — признак утомления, напряженные мышцы вокруг глаз, выдававшие настороженность, несмотря на маску вежливого интереса. Но Карфилд неверно понимал эти признаки, приписывая их человеку неглубокого ума, который мог оказаться полезным.

— Она очень тяжело восприняла смерть своего опекуна.

— В конце концов, он был ее единственной семьей. Девушки часто привязаны к своим отцам.

— Харриса едва ли можно так охарактеризовать, — сухо заметил Ратлидж.

Грациозным взмахом руки Карфилд отмел намек на возраст.

— Судя по всему, что я слышал, ему впору ходить по воде.

Карфилд засмеялся, но несколько нервно:

— Харрис? Нет, если кто-нибудь соответствует такому представлению, то это Саймон Холдейн, а не полковник. Он был прирожденный воин. Некоторые люди становятся солдатами, потому что лишены воображения и не умеют бояться. А у Чарлза Харриса был настоящий воинский талант. Однажды я спросил его об этом, и он ответил, что его опыт почерпнут из чтения и уроков истории, но мне трудно в это поверить.

— Почему?

— Полковник был лучшим игроком в шахматы, какого я когда-либо встречал, а у меня самого немалый опыт в этой игре. Он родился с даром стратега, который мало кто имеет, и сам выбрал, как его использовать. Харрис отлично понимал, что война означает игру с человеческими жизнями, а не с резными фигурами на шахматной доске, но она была страстью, от которой он не мог избавиться.

Ратлидж ничего не сказал. Карфилд потягивал кофе. Немного помолчав, он вновь вернулся к начатой теме:

— Люди из Уорикшира, служившие под командованием полковника, обожали его — они говорили, что на поле битвы он был харизматичен, но это скорее умение манипулировать. Вряд ли вы были на войне, инспектор, но я должен сказать вам, что посылать других людей в бой рано или поздно ложится тяжким грехом на душу.

Хэмиш встрепенулся, но воздержался от замечаний. Ратлидж услышал собственный голос:

— Тогда цари Израиля не должны мирно почивать на груди Авраама. Насколько я помню, они воевали большую часть времени.

Карфилд благосклонно кивнул прихожанам, мужу и жене, которые только что вошли в зал, и повернулся к Ратлиджу:

— Опирайтесь на это, если хотите. Но что-то в Чарлзе Харрисе пугало его самого. Понимаете, он был близнецом — две души в одном теле. По-моему, он не мог не приезжать в «Мальвы» время от времени, потому что это приносило ему мир, чувство равновесия, доказательство, что он не является человеком, который наслаждался убийством, как бы хорош он ни был в этом занятии. Его хваленая привязанность к земле, возможно, служила всего лишь прикрытием для беспокойной совести.

— А капитан Уилтон? Что вы думаете о нем?

— Умный человек. И смелый — таким и нужно быть, чтобы летать, верно? Когда Иезекииль увидел колесо в воздухе, он заявил, что это Бог за работой. С тех пор мы прошли долгий путь, не так ли? Человек наконец поставил себя наравне с архангелами. Вопрос в том, готовы ли мы морально к таким высотам.

Хэмиш сердито фыркнул, и Ратлидж занялся пирогом с карамелью.

— Но капитан убил бы друга? — спросил он.

— Уилтон? Никто из нас не может заглядывать в души других, инспектор, а я меньше всего. Я всегда пытался понять моих прихожан, но они все еще способны удивлять меня. Только на днях…

— Да или нет? — перебил викария Ратлидж, подняв взгляд и заинтересовавшись выражением глаз Карфилда. Человек отлично играл роль мудрого сельского священника, но его глаза были холодны и суровы.

— Я бы солгал, если бы сказал, что мне нравится капитан Уилтон. Он замкнутый человек, весь в себе. Думаю, потому он и наслаждался полетами, будучи один в самолете, недосягаемый ни для кого. А тот, который слишком любит собственное общество, иногда опасен. Отшельники порой выходили из своих келий и возглавляли крестовые походы, не так ли? Но убийство? — Карфилд покачал головой. — Не знаю. Возможно. Если он был достаточно сердит и решителен или если это был единственный способ добиться желаемого… Думаю, по-своему он достаточно привык к убийствам. Но людям нравится идеализировать красивых вояк.

«Людьми» он заменил Леттис Вуд, подумал Ратлидж. Но, отбросив ревность, Карфилд предложил наилучшую оценку Харриса и Уилтона, чем кто-либо еще.

Иногда ненависть видит больше любви.

Что ж, неплохая идея добавить Карфилда к короткому списку подозреваемых, хотя непонятно, какой цели могла служить смерть Харриса в глазах викария.

После обеда Ратлидж, сидя в номере, изучал свои записи, пока стены не начали давить на него. Ничего не приходило в голову. Лица, голоса — да, но пока от них не было никакого толка. Он вспомнил, как его отец говорил однажды после утомительного дня в суде: «В действительности это не вопрос вины или невиновности, верно? Дело в том, чему верят присяжные, когда мы ознакомили их с показаниями обеих сторон. Предоставив нужные доказательства, мы, вероятно, могли бы убедить Бога. Без них Люцифер будет гулять на свободе».

Наконец Ратлидж встал и начал беспокойно бродить по комнате.

До войны работа возбуждала его днем и ночью — отчасти из-за уверенности, что убийцы должны быть пойманы и наказаны. Он глубоко верил в это, руководствуясь идеализмом юности и сильным чувством морального долга перед жертвами, которые больше не могли говорить от своего имени. Но война изменила его точку зрения, показав, что даже лучшие люди могли убивать при определенных обстоятельствах, как и он сам делал. Не только врагов, но и соотечественников, посылая их на бойню, отлично зная, что они погибнут и что приказ о наступлении — безумие.

Частично в этом также была повинна тяга к причудливой игре ума. Как и полковник, который был так хорош в стратегии, Ратлидж имел свой дар понимания некоторых убийц, за которыми он охотился, и возбуждение от самой охоты становилось навязчивым. Ратлидж где-то читал, что человек — самая трудная добыча. А полицейский имеет поддержку общества в занятиях этой охотой.

Однажды Ратлидж пытался объяснить это Джин, которая умоляла его уйти из Ярда и заняться правом, как ранее сделал его отец. Но она смотрела на него, как если бы он говорил по-русски или по-китайски, а потом рассмеялась и сказала: «О, Иен, перестань дразнить меня, будь серьезным!»

Теперь собственная неуверенность не давала ему покоя — его иллюзии терпели крах, как и его ум. Почему он не чувствовал ничего по отношению к этому убийце?

Уже поздно вечером Ратлидж вышел прогуляться и услышал невдалеке, между лавкой бакалейщика и маленькой будкой, приглушенный кашель. Появился Хикем, напевая себе под нос. Он снова был пьян, но, по крайней мере, не находился в воображаемой Франции, так что, возможно, существовал шанс пробудить его здравомыслие.

Нагнав Хикема, Ратлидж положил ему руку на плечо, чтобы остановить, и назвал по имени. Хикем раздраженно стряхнул руку.

— Я хочу поговорить с вами о полковнике Харрисе, — твердо сказал Ратлидж, готовый блокировать его отступление. — Я приехал из Лондона…

— Из Лондона? — переспросил Хикем, комкая слова, но у Ратлиджа сложилось впечатление, что он не так пьян, каким хочет казаться. — А что теперь нужно Лондону? Чума на него и на всех!

— В то утро, когда погиб полковник, вы были в переулке, пьяный. Там вас обнаружил сержант Дейвис. Помните? — Он заставил Хикема смотреть ему в лицо, чувствуя запах алкоголя и немытого тела. А также страха.