Испытание воли - Чарлз Тодд

— Лошади отрабатывают свое содержание. А что делает для человечества этот чертов автомобиль?

— Он кормит рабочих, занятых его сборкой, в то время как другие зарабатывают на жизнь на фабриках, которые поставляют материалы этим рабочим. Вы об этом задумывались? Каждый, кто водит машину, благодетель. — Ратлидж свернул на короткую улицу, ведущую к церкви.

— Эти рабочие могли бы найти лучшее занятие, строя дома для бедных, выращивая пищу для голодных или делая одежду для раздетых.

— Разумеется, вы посвящали этому каждую свободную минуту вашего времени, будучи примером для всех нас?

— Вам придется оставить машину здесь, у ворот кладбища, — проворчал Мейверс, — и испачкать ботинки в грязи, как делаем мы, бедняки.

Так они и поступили, идя следом за Мейверсом вверх по тропинке, которую Ратлидж видел сегодня утром. Она уже почти просохла на солнце. Вскоре они свернули на ухабистую дорожку, которая вела на еще один холм и через невспаханное поле к убогому коттеджу, стоящему среди покосившихся буков. Во дворе перед ним не было травы, и дюжина несчастных цыплят рассеянно клевала землю, не обратив внимания ни на хозяина, ни на посетителей.

Где-то хрюкнула свинья, и Мейверс сказал:

— Она не моя, а одного из фермеров на земле Крайтонов. Слишком накладно держать хряка без свиноматки, но он вроде бы не возражает. А я так давно в этом доме, что не замечаю вони. — Ему крупно повезло. Когда подул ветер, от запаха свиньи перехватило дыхание.

Мейверс вошел в коттедж, Ратлидж последовал за ним. Коттедж, как ни странно, не был грязным, хотя таким же убогим внутри, как снаружи. В нем было четыре комнаты — дверь в каждую из центрального холла была открыта. Окна первой комнаты затеняли ветки буков, и Ратлидж заморгал от внезапной темноты, шагнув через порог. Повсюду были разбросаны бумаги — большей частью скверно отпечатанные политические трактаты и рукописные тирады. Они валялись на полу и мебели, как грязный снег. Мейверс прошел по ним и плюхнулся на стул у маленького столика из красного дерева возле камина. На столике стояла лампа с закопченным стеклом, лежали стопки книг, была там также медная чернильница и многократно использованная промокательная бумага.

— Добро пожаловать в Мейверс-Мэнор, — сказал Мейверс и добавил с сарказмом: — Планируете остаться к обеду? Мы здесь не переодеваемся, но вы поступайте как вам угодно. — Он не пригласил гостя сесть.

— Вы знаете, кто убил полковника Харриса? — спросил Ратлидж.

— Почему я должен это знать?

— Кто-то что-то знает. Возможно, вы.

— Если бы я знал, то скорее пожал бы этому человеку руку, чем выдал бы его вам.

Этому Ратлидж поверил.

— Почему вы враждовали с полковником все эти годы?

Лицо Мейверса покраснело.

— Потому что он был самодовольным ублюдком, который считал себя Богом и никогда не заботился о том, как поступал с другими людьми. Отошлите эту дубину Дейвиса во двор к животным, и я расскажу вам все о вашем прекрасном полковнике Харрисе.

Ратлидж кивнул стоявшему за его спиной Дейвису, и тот вышел, хлопнув дверью, как будто забыл о субординации.

Мейверс подождал, пока не увидел Дейвиса во дворе вне пределов слышимости, и заговорил снова:

— Харрис считал себя здесь хозяином и повелителем. Миссис Крайтон никогда не приходит в Аппер-Стритем — она так стара, что едва отличит свою задницу от локтя, — а Холдейны… ну, они так хорошо воспитаны, что почти исчезли, — бескровная публика, которую даже ненавидеть не стоит. Но полковник — другое дело.

В голосе Мейверса слышалась нескрываемая злоба — он трудно дышал, почти пыхтел в промежутках между словами.

— Харрис завладел поместьем рано, когда его отца хватил удар и он остался прикованным к инвалидной коляске до конца дней, вскоре последовавшего. В его глазах драгоценный сынок был всегда прав. Вы знаете, что Харрис первым заимел автомобиль в этой части Уорикшира? Гонял как безумный, пугал старых леди, детей и лошадей. Потом он получил назначение в семейный полк, вернулся домой в шикарном мундире и рассказывал каждому встречному о жизни в армии. Получал любую девчонку, какую хотел, отделывался деньгами от неприятностей и устраивал скандал, если что не по нем. Мой старший брат пошел в армию, увлеченный его примером, и погиб в Южной Африке с пулей в голове из бурского мушкета.

Он умолк. Ратлидж ничего не сказал, и Мейверс продолжил более спокойно:

— Моя мать не пережила этого — брат был ее любимцем. Большой рослый парень, каким был ее отец. А моя сестра утопилась в пруду, потому что Харрис перестал волочиться за ней. Я пошел в «Мальвы» отхлестать его, но вместо этого меня избили конюхи. Мать называла меня бесполезным щенком, потому что я осмелился порицать Харриса за слабость Энни. Поэтому я убежал, чтобы тоже поступить в армию, но Харрис как-то узнал об этом и велел отослать меня домой за то, что я солгал о своем возрасте. Но он не вернул мне работу в конюшне «Мальв» — сказал этому лизоблюду Ройстону, что я им больше не нужен, так как я смутьян. Вот я и стал колючкой у него в боку! И если вы верите, что я застрелил его, лишив себя удовольствия с ним бороться, то вы еще глупее, чем кажетесь!

В речи Мейверса были отзвук правды и эхо зависти.

— Вы говорите о юноше двадцати лет, может, немногим старше. А сколько вам было тогда? Четырнадцать? Пятнадцать? — осторожно спросил Ратлидж.

Мейверс снова покраснел:

— При чем тут возраст? Есть особое разрешение для жестокости, если вы богаты и вам под двадцать?

— Вы отлично знаете, что нет. Но человека обычно судят по тому, что он сделал, будучи мужчиной, а не мальчишкой.

Мейверс пожал плечами:

— Мальчишка или мужчина — какая разница? Кроме того, вред был причинен, верно? Мужчина в сорок лет может быть святым, но у остальных сердце кровью обливается из-за того, что он сделал, когда ему было двадцать. Кто исправит содеянное? Кто вернет назад Энни, Джеффа и маму?

Ратлидж окинул взглядом комнату — простую мебель, потертый ковер на полу, наполовину скрытый бумагами, стены с пятнами от сырости и грязные окна, затененные листьями. Когда ветер шевелил их, в комнату попадало немного света. Он и раньше встречал людей вроде Мейверса. Жаждущих чего-то, что они не имеют, не знающих, как это добыть, и ненавидящих тех, кому жизнь доставалась легко. Потерянные люди, сердитые люди, опасные люди… потому что им не хватало гордости и чувства собственного достоинства.

— Ненависть не исправит это, не так ли?

Козлиные глаза стали суровыми.

— По крайней мере, она дает цель в жизни.

— Пока не приводит к убийству, — сказал Ратлидж, направляясь к двери. — Для убийства нет никаких оправданий.

Он вышел в холл, когда Хэмиш процедил сквозь зубы: «Но тогда кто убийца? Человек с дробовиком или офицер, расстреливающий собственных солдат?»

Вздрогнув, Ратлидж полуобернулся, как если бы заговорил Мейверс, а не голос у него в голове, и увидел то, что скрывали стул Мейверса, его тело и книги на столе, — дробовик, прислоненный к стене возле камина, почти теряющийся в глубокой тени.

Глава 6

Удовлетворенная беседой с инспектором Форрестом, Кэтрин Тэррант медленно ехала назад по Хай-стрит, мимо лавочников и рабочих, идущих по своим делам. Ее глаза вглядывались в лица, пытаясь узнать того, кого она искала. Она едва не наехала на мальчика, волочащего собаку на веревке. Собаку слишком волновали запахи вокруг, чтобы обращать внимание на хозяина. И только когда Кэтрин затормозила, она удивленно вскинула голову.

— Джордж Миллер, ты слишком туго натягиваешь поводок, — сказала Кэтрин, но мальчик бросил на нее испуганный взгляд и натянул веревку еще сильнее. Собака дружелюбно последовала за ним, и Кэтрин сердито вздохнула. Потом она увидела Дэниела Хикема, выходящего из полуразрушенного дома за кузницей.

Аппер-Стритем был слеп к профессии двух женщин, занимавших этот дом, покуда они вели себя достойно в других местах. Шептались, что они хорошо зарабатывали своим ремеслом. Кэтрин однажды пыталась нанять старшую, с черными волосами и глазами цвета моря, чтобы она позировала для портрета увядшей куртизанки, но та с гневом отвергла предложение.

— Мне не нравится, что вы рисуете. У меня есть гордость, мисс Тэррант, и я скорее буду голодать, чем возьму деньги у кого-нибудь вроде вас.

Слова были обидными. Кэтрин отправилась за моделью в Лондон, но спустя три недели отвергла идею портрета, так как образ ускользал от нее. Лицо на холсте казалось насмешливым, цвета и мазки — лишенными души.

Притворяясь, что осматривает шину, Кэтрин подождала, пока Хикем исчезнет в тени, отбрасываемой боярышником. Потом не торопясь поехала следом за ним, дабы никто не заподозрил, что она собирается сделать.

— Чье это ружье? — спросил Ратлидж, глядя в лицо Мейверсу. — Ваше?