Фома Верующий - Константин Сазонов

Замполит отправил меня в свой кунг за ведомостью по гуманитарке. Взвод МТО уже провел опись. По дороге я замечаю, как возле палатки с солдатскими матерями выстроились в очередь калечи из санчасти. С этими все ясно. В боевых они не участвуют, но будут жаловаться на тяжелую службу.

В кунге у полковника Кузнецова видеодвойка и стопка кассет с немецкой порнухой. Меня это веселит. С другой стороны — все понятно, женщин тут на всю бригаду пара штук, и те чьи-то походно-полевые жены, а Кузнецов слывет примерным семьянином. Я нахожу на столе ведомость и быстро возвращаюсь. Замполит уже разговаривает с главной из комитета:

— По описи я вам все сдаю назад, мы вызвали вертолет, загрузим всю вашу помощь назад. Нам это все без надобности, в штабе группировки сообщат, кто нуждается, передадите им.

— Да, мы видим, что условия службы у вас хорошие. Договорились.

Уже через час за ними прилетает «восьмерка» из Ханкалы. Из-за гуманитарки и бабьего взвода она с трудом отрывается от земли. Вертушка опускает нос, но уже через сто метров груз пересиливает подъемную силу лопастей и Ми-8 плюхается прямо в грязное болото с нефтяными разводами. Никто не пострадал, но вертолет нуждается в ремонте, повреждено шасси. Быстро организуется спасательная операция, саперы наводят мостки. Гуманитарку решают не разгружать, только выводят людей. Женщины из комитета бледные, летчики злые. Командир экипажа идет в штаб вызывать подмогу. Через пару часов над бригадой раздался могучий рев. К вертолетной площадке приближается «корова» — огромный Ми-26. Группа обороны занимает свои места, чтобы чего не случилось, на горе появляется и расчет станкового гранатомета с биноклем. Пока солдаты охраняют, инженеры из «коровы» принимаются за работу. Они крепят Ми-8 на подвеску. Потом грузят к себе всех и в такой конфигурации медленно уплывают в сторону Ханкалы. Кузнецов вытирает со лба пот, «не было у бабы заботы, купила баба порося, как на корабле, — женское нашествие — значит, жди неприятностей». Рядом задумчиво и согласно кивает начальник штаба.

После обеда через КПП въезжает колонна, незнакомые лица. Слышу разговоры, что это отдельный разведбатальон. Он теперь будет базироваться рядом с нами на территории завода. Разведчики заворачивают в парк, начинают разгружаться. Один смуглый сержант-кавказец мне кажется знакомым. Так и есть. Когда он поворачивается, я его окончательно узнаю. Загорелый, почти копченый — Алан из учебки. Он стоит в разгрузке, «калаш» с подствольником и радиостанция. Я его окрикнул, и вот мы уже обнимаемся. Алан, как всегда, сдержан в эмоциях и приглашает вечером к себе:

— Платон, ты тут человек свой, узнаешь, куда нас определят, и подходи. Посидим, поговорим за жизнь, расскажешь, что тут и как. Хорошо, что якорь бросаем хоть на какое-то время. Уже задолбало мотаться по всей Чечне.

— Не вопрос, готовься к встрече.

Алан мне подмигивает и уходит к своим. Я возвращаюсь на узел связи и залезаю в центральную мачту. Все ждут информации, когда будет партия. Это та самая, наша. Весь наш призыв уходит домой. За пару недель до отправки нас должны оставить «на сохранение», а значит, и конец боевым выходам, и до этого всего — пара недель. Одна проблема, на замену молодых нужно окончательно натаскать, чтобы сами уже соображали, что к чему, зачем и как. В прошлый выезд в Ханкалу мы отправили Цырена. Бурят отлично стреляет, но в городе и на скорости сбился в ориентирах и потерялся в пространстве. После того выезда зампотех Талаев, что водил колонну на Ханкалу, вернулся в ярости:

— Вы зачем мне этого якута дали? Чтобы он нас без ушей оставил? Мне самому пришлось связь мочить через станцию БТР, весь Грозный слушал, как я выдаю сведения в эфир, я вашим птичьим языком не владею. Давайте, чтобы со мной нормальный связюк ездил. Все понятно?

— Так точно, — выпалил Сухов.

На беду у Цырена в Ханкале сели аккумуляторы к станции, плохо зарядил, запасные забыл. За такой залет его поставили часовым на узел связи, а в радисты начали готовить новенького — курочку Рябу. Макса Рябцова к нам перевели из разведроты, там он оказался лишним по штату, и его отдали. Боец оказался смышленый. В свободное время переписывался с незнакомкой с гражданки. И мне это было интересно:

— Ряба, а с чего ты вообще начал этот роман в письмах? Вот я понимаю наш Гарик, с ЗАСа (аппаратура закрытой связи — авт.), его девушка ждет, а он про нее говорит с придыханием, оды ей слагает, его потому и прозвали Гамлет. Он, кстати, твой земляк, тоже из Ярославля. Вы чего там, все в ударе нежных чувств, горячие волжские парни?

— Гамлета-то ждет, а моя через неделю зашалавилась. Думал, дембельнусь, приеду к ней и кончу, суку. Но потом мне ее знакомая написала. Не, у нее у самой есть жених, написала про подругу и дала адрес ссыкухи. Вот и пошло-поехало. Не видела ни разу, а ждет. Прикольно же. А вдруг это судьба? Вот приду домой, устроюсь в милицию и женюсь.

— Завтра готовься к выезду. Поедем на нашей «мачте-25», будешь учиться мочить связь с командно-штабной, а сейчас вместе с Лыковым давайте броники на двери вешайте, ты проверяешь заряд на аккумуляторах станции и работоспособность всего «Арбалета». Это комплекс весь так называется. Запоминай. Приду — проверю. После ужина строимся на узле на инструктаж к начальнику связи.

Наш начсвязи — человек-гора, подполковник Юшин. Ему тридцать, натуральный блондин ростом под два метра. Как и все большие люди, он очень спокойный, но лучше не знать его гнева. Молодые лейтенанты, которые после училища радуются своим звездочкам и рьяно строят солдат по уставу, после встречи с Юшиным выглядят бледными курсантами. Вход на узел связи им запрещен, но некоторые умудряются нагло прорваться через постового. Если Юшин на месте, то плохо дело: постовой получит по шапке, а молодой офицер увидит гору и услышит команду «лейтенант, ко мне», потом последует болезненная и непечатная операция по вправлению серого вещества, как говорит Юшин, в мозговую ямку головной кости.

Сегодня он опрашивает нас о состоянии машины и радиокомплекса и кратко излагает суть предстоящей операции. По прибытию Лыков и Рябцов остаются возле машины, разворачивают мачту, заводят бензогенератор и организуют связь. Так как штаб спецоперации будет располагаться в нашей «шишиге», утром нужно получить коробку с продуктовым набором для старших офицеров: чай, кофе, бутерброды, чтобы те наскоро перекусили. Сами берем сухпаи, потому что неизвестно, насколько все затянется. С наступлением весны обстановка резко обострилась — каждый день подрывы и обстрелы. «Главным с вами едет старший лейтенант Карташов», — заканчивает начсвязи. Карташов уже приехал во вторую командировку, хотя прибыл в первый раз вместе со мной. Он отбыл положенные три месяца, вернулся в Софрино, получил очередное воинское звание, и вот он снова здесь. Наша с ним задача — следовать с командиром бригады. Ходарев к великой радости многих улетел с крайней партией и его сменил батя — полковник Симонов. Вместе с батей в часть прибыл еще и батюшка, отец Сергий, и развернул в палатке церковь. На разводах он приглашал приходить тех, кто верует, к нему, и если что-то гложет и мешает служить нормально, не таить в себе, а беседовать. Отец Сергий хоть и бородат, но ходит, как и все — в камуфляже, только в петлицах кресты. Капеллан — ни дать ни взять. Это и хорошо. Бурятам священники не нужны, они и так по-своему молятся каждый день в классе и жгут какие-то благовония, несколько татар и башкир тоже удаляются с ковриками, есть и такие, но мало. И вот теперь в бригаде есть полевая церковь.

После краткого вечернего инструктажа я иду на другой конец заводского городка к Алану. Разведчики уже разместились, закончился ужин. У Алана своя «шишига», там работает комплекс, он понимает и чеченский, и арабский — слушает эфир. Увидев меня, поднимает в приветствии руки и показывает на кунг: пошли туда.

Мы садимся друг напротив друга, Алан достает кипятильник, переключает бортсеть на розетку и ставит в котелке чай, я достаю прихваченную с собой банку сгущенки. Потом из-под сиденья появляется пачка «Беломора» и газетный сверток. Алан забивает папиросу и рассказывает о своих разъездах:

— Меня ведь баба в Нальчике бросила, Платон, думал, всё, жить незачем, попросился в командировку, а тут понял, что есть зачем. Не стоят эти гражданские сопли и вот столько от того, что тут, — показывает он ноготь мизинца. — Только за полгода четырех друзей потерял. Все земляки. Домой приеду, не знаю, как мамкам их в глаза смотреть. Я пришел, а они нет. И я же не гасился в санчасти, также везде — и засады, и заслоны, и в разведдозор на пузе сколько ползал. Грустно только все это, Платон.

— Я тоже, когда ехал сюда, Алан, думал, что тут мочилово день и ночь несусветное, а здесь серая, но обычная жизнь. И человек, как скотина, ко всему привыкает. Даже когда дивизион из минометов лупит, котелки с полок падают, а мы спим как ни в чем не бывало.