Фома Верующий - Константин Сазонов

— Это «замок» второго взвода Платон, — сказал Гусь. — Сейчас он объяснит политику партии.

Я вывел сержантов из строя, закрепил за каждым по отделению и указал на расположение. Раскладывайте солдат, потом самим отбой. Утром придет ротный, будете знакомиться. А вообще, привыкайте к тому, что вы уже не курсанты. По вашим лычкам будет и ответственность, и спрос. Несмотря на то, что это ваш же призыв. Если будете плохо командовать — будем заниматься спортом. От ротного замечаний в ваш адрес я слышать не должен.

Еще через неделю Москалев с утра объявил, что следующая отправка — четыре человека, а еще через месяц уедут пятеро. Из пятидесяти человек двадцать распределятся по батальонам — в отделения связи. Еще пятеро уйдут в артиллерийский дивизион — на корректировку и обеспечение. Самые способные останутся в роте. В командировке служба непростая. Основная задача — обеспечение инженерной разведки: радиосвязь, постановка радиопомех, обеспечение спецопераций. А это постоянные выходы, выезды, заслоны, засады.

— Через неделю отправляется партия. Нужен один сержант и водитель ГАЗ-66, за которым будет закреплена разъездная командно-штабная машина. От роты поедет еще один прапорщик и офицер. Сейчас активная фаза сошла на нет, но началась не менее опасная — партизанская. Многие объекты заминированы, основные магистрали постоянно подвергаются нападению, гибнут люди, много гражданских. Сейчас главная задача нашей бригады — обеспечение безопасности основных городских маршрутов, сопровождение колонн и разминирование. Про то, чтобы не допускать бандитского разгула на подконтрольной территории и речи нет, — это само собой. Там на месте сами увидите. Радиоперехват показывает, что в Чечне действует настоящий сброд: там есть и арабы, и украинцы, и прибалты, и русские наемники. Запомните, что бы и где не говорили, не писали, и как бы вас не увещевали, что каждый народ имеет право на самоопределение — вы должны знать истинное положение вещей. На Кавказе сейчас на арабские деньги с подачи нашего главного друга в кавычках и прочих тварей внутри страны идет целенаправленная диверсия против государства, за которой должен последовать развал всей России. Там вербуют и оболванивают молодежь, грабят местное население, а порой и расправляются с ним. Так что верьте только своим глазам и всегда помните, что сегодня вы солдаты российской армии, на вас возложено много надежд. Я не хочу высокопарных слов, я не замполит, — говорил Москалев, — но просто помните, чему я вас учил тут, и вернитесь все домой.

Через несколько дней после прибытия новичков приехал и молодняк со звездочками на погонах. И вот я, молодой младший сержант Лыков, Воскресенский и лейтенант Карташов переведены в сводную роту. С утра до ночи мы на полигоне. Вчера была тактика, сегодня огневая. Мне достался РПГ-7. Я раскрываю во всю ширину рот, целюсь и нажимаю спуск. С грохотом срывается молния. Кумулятивный заряд попал точно в борт списанного бронетраспортера. У БТР вырвало люки и оторвало башню. После стрельб и еще нескольких попаданий он уже выглядел просто сгоревшим дотла остовом с осями колес. Лейтенант Карташов на год старше меня. Он очень спокойный и рассудительный, по комплекции как Москалев — такой же жилистый и сухощавый. Крепкий парень. К тому же земляк. Мы с ним сразу нашли общий язык. Лыков очень добрый. Несмотря на свое сержантское звание, командовать для него — не по Сеньке шапка, его просто никто не слушает. Он щуплый и немного потерянный. Но на автогородке на змейке он показывает чудеса управления «шишигой». И по всему видно — не малодушный. И вот очередное утро, свист турбин на аэродроме и сильный ветер. Мне нездоровится. Вечером говорил по телефону с матерью, сообщил, что улетаю в командировку. Опять слезы, слезы, слезы. На улице в курилке молодые офицеры — тоже мрачные, много и задумчиво дымят, в глазах читаются нелегкие мысли. Ночь перед вылетом бессонная. Очень сильное обезвоживание. Я такой не один. С утра вместо завтрака в санчасть за таблетками. После лекарств организм успокаивается, можно лететь. Потом два часа в яркой сини, испепеляющая жара в Моздоке и еще сорок минут в военно-транспортной «корове» на Грозный. В огромном МИ-26 яблоку негде упасть: солдаты, собаки, вещмешки и ящики. У всех, даже у собак, пустые, растерянные глаза.

Сколько уже было этих спецопераций и выездов — тридцать, сорок? Я не считаю. Сейчас у меня обратная арифметика — началась дембельская стодневка. Девяносто восемь, девяносто семь, девяносто шесть — опять эта девятка.

Вот на развод вышел врио командира бригады в пункте временной дислокации — начальник штаба полковник Ходарев. Он посмотрел на собачью свалку, мрачно ухмыльнулся:

— Где кинологи-саперы? Суяркин, давай-ка это братство подальше отсюда сопроводи.

— Товарищ полковник, это повара, Губка их возле столовой прикормил, — быстро нашелся прапорщик.

— Вон что, — опять ухмыльнулся полковник. — Где прапорщик Губка? Давайте, ваш выход, и не вздумайте замучить или застрелить — с самих шкуру спущу, — пригрозил Хода-рев.

Взвод материального обеспечения, как охотники, полукругом погнал барбосов в свои владения, куда-то к столовой. Не хотела уходить только самая возрастная сука. Видимо, она усмотрела опасность для своих щенят и злобно ощерилась, но Губка был непререкаемым авторитетом не только для своих солдат. Свистнул, и мамаша побежала догонять свое потомство.

— Тп, тп, равняйсь… тп, тп, смирно, хр, хр, — мелко заплевал и захрюкал Вокресенский. Мы встали, как положено по уставу.

— Здравствуйте, товарищи! — приветствовал Ходарев.

— Здрав. жа… тащ… ков, — разнеслось по заброшенному заводу, и гулко застонали скелеты металлических конструкций.

— Вчера произошел подрыв восьмой бригады на противоположном маршруте, погибло двенадцать человек, все они сидели на броне, — начал с неприятностей комбриг. — На место выезжал наш начальник инженерной службы, его доклад свидетельствует о том, что взрыв был направленным и рассчитан на поражение личного состава. Потерь можно было бы избежать, если бы все ехали, как положено — в десантных отсеках, а не показывали свою крутость, завесив морды масками. Места в БТР хватало всем. Посему приказываю: личный состав на время перемещения колонн и выдвижения в районы спецопераций располагать под броней, то же самое касается экипажей командно-штабных машин, где остаются только водитель и радист — он же начальник радиостанции. В БТР открытыми остаются только люки наблюдателей, внимательно смотреть за ситуацией, наводчики вообще не должны находиться без движения, вращайте башню как карусель и не спускать глаз с придорожных строений, внимательнее… А сейчас осмотр личного состава, офицеры управления осматривают подразделения, а командирам предоставить конспекты занятий.

В свои тридцать четыре Ходарев был, как тут говорили, целым полковником и верно шел к генеральским погонам. Сегодня нашу роту проверяет зампотех Талаев. При слове «генерал» он всегда изрекает философскую тираду о том, что это не должность такая и даже не звание, это счастье. И я всегда вспоминал эти слова при взгляде на Ходарева. Мне уже выпала нелегкая судьба стать личным радистом комбрига. Доля эта действительно была непростой. Командир — педант до мозга костей: офицеры даже в командировках пишут планы занятий, солдаты (кто не задействован в боевой работе и нарядах) с утра до вечера либо в учебе, либо в чистке оружия. А это железо по определению не может быть идеально вычищенным.

— Товарищ старший лейтенант, вы сами читали, что у вас тут написано? Мне все становится ясно: на спецоперациях ваши солдаты ложатся в старые окопы, а боевая техника стоит с люками нараспашку. Вам объяснить, чем это чревато? Тем, что старые окопы, зная вашу тупость и лень, чаще всего минируют, а один выстрел из СВД может поразить сразу двух солдат, сидящих в десантном отсеке БТР спиной к спине с открытыми люками. Сегодня вы у меня будете под особо пристальным вниманием.

— Товарищ полковник, я..

— Что я? Где начальник штаба? Научите его разговаривать со старшими по званию. Выговор. Еще один такой прокол — отправлю назад, в Подмосковье, курам на смех.

Ходарева тихо ненавидят, но я отлично понимаю, что без такого командира в боевых действиях обязательно возрастут потери. На спецоперациях он никогда не отсиживается в штабной машине, а всегда прет в самую гущу событий. Не гнушается даже досмотром особо подозрительных, по его мнению, автомобилей. В нем есть даже что-то дворянское: правильный римский профиль, всегда идеально чистый и отглаженный камуфляж, несмотря на непролазную глиняную кашу и богом забытые места.

В первую же спецоперацию он пригрозил мне отправить на гауптвахту, если еще хоть раз прозеваю, как он вышел, и не окажусь рядом. Опыт набирался по ходу и очень быстро. Второй раз повторять было не нужно. Местная «исправительная» была тем еще местом — холодная комната с нарами и самая тяжелая и грязная работа с утра до позднего вечера. В другой раз мне с тяжелой, как мешок картошки, радиостанцией пришлось карабкаться на самую высокую гору. Ходареву все было нипочем. Налегке молодым козликом забирается на вершину. Там мы остановились. Он посмотрел на мой язык на плече и замыленные лямки радиостанции и приказал обеспечить закрытую связь. Явно рассчитывал на то, что специальная приставка к рации, «историк», откажется работать, наши Р-159 весом в двадцать два килограмма и так на ладан дышали. Но «историк» заработал, и командирскому счастью не было конца. Ему дали поиграться спутниковым навигатором, настоящим, военным. Точность до тысячных градуса. Он передал координаты артиллеристам и поднял голову вверх.