Фома Верующий - Константин Сазонов

После поворота набираем скорость и без остановки проходим весь город, притормаживая только на блок-постах, где из бетонных блоков выложены «змейки». В трех километрах от расположения бригады на дороге стоит офицер, в руках у него чемодан, пристегнутый к запястью наручником. Он голосует нам, и с приближением становится ясно, что это не кто иной как лейтенант Каталов собственной персоной — молодой начальник финчасти, который прибыл в командировку только две недели назад. Непонятно только, что он тут делает, почему один, да еще с чемоданом. Каталов забирается на броню, со вздохом облегчения достает из кармана «Макаров» и ставит его на предохранитель, а после за пять минут рассказывает свои злоключения. Поехал в Моздок за деньгами на часть, получил десять миллионов, вечером «начал кутить в нумерах с кокотками», да прокутил вертолет. Выехал с колонной комендатуры, но тем нужно было сворачивать, и он вышел. Переложил из кобуры пистолет, пристегнул чемодан к руке и пошел своим ходом. Хотел взять такси, но решил не рисковать и дойти до первого блока, где дождаться уже своей колонны из бригады. Мы молча удивлялись отмороженности лейтенанта. С кучей денег и пистолетом в одиночку гулять. Да где? Каталов просит не озвучивать при старших офицерах, а то его сотрут в порошок. Главное, что вовремя приехал. Не потеряли.

После прибытия колонны всегда сначала разрядка оружия, потом на узел связи: автомат — в комнату хранения, а самому отдыхать. Два часа прошло после прибытия. Дома новости. С очередной вертушкой прислали двух новых бойцов и офицера. В роте пополнение. Командиром взвода назначен очередной «молодой» — лейтенант Сухов. По какому-то злому стечению обстоятельств бумажного военного юриста папа-полковник отправил в командировку за опытом, а молодого лейтенанта взяли и назначили командиром боевого подразделения. Мне он сразу показался каким-то стеснительным и неразговорчивым. Наши прапора уже с ними пообщались и что-то бормочут, вроде «дюже гордый… пока». Вот подъезжает наш УАЗик с прицепленной бочкой. В ней горячая вода. Она тут бьет прямо из-под земли и насыщена сероводородом и радоном. Вонючая, но полезная, да и мыться тут — это жизненная необходимость. Потом хочу сходить в санчасть за витаминами к земляку, фельдшеру Пашке по прозвищу Чикатило. Медпункт в нашем же здании бывшего заводоуправления на первом этаже. У Пашки, как всегда, «калечи умирают на полах». Калечами обычно называют тех, кто прячется в санчасти от боевых выездов. Полы в санчасти всегда сияют. Он меня приветствует, потом кивает — понял, зачем я. Скрывается за дверью и выходит с пузырьком «Ревита»:

— На, жуй, набирайся витаминов. Дай закурить, Платон, и пошли на улицу, а то задолбала эта вонь уже. Бинты закисшие, вон целая палата калечей еще — в гнойниках все, да и еще эти обосранцы жрут все, что не прикручено болтами и не приварено намертво, а потом подыхают с животами.

Мы стоим в курилке возле входа, в комнате начмеда глухо трезвонит полевой «тапик». Из темноты санчасти появляется главный медик, берет трубку. Через секунду он уже хватает свой рюкзак с красным крестом и бегом направляется к автопарку, бросив Пашке «быстро готовить операционную». Он возвращается спустя несколько минут, бойцы несут носилки. На них без сознания Филимон. Тот самый, с кем только прошлой ночью ютились в БТР. Двери операционной закрываются. Через двадцать минут начмед выходит, выбрасывает перчатки в урну и пинками разгоняет калечей. «Хватит уже тут тереть, исчезли нахер, считаю до трех». На входе маячит Ходарев с грозным видом, прибегает бледный комбат. Появляется лейтенант с автопарка. Он не уследил, как при заправке, пока Филимон возился с рукавом, в стоящий спереди транспортер на место водителя забрался наводчик и решил завести. БТР стоял на задней передаче, резко дернулся и припечатал своими тоннами Филимона к его машине.

Ходарев резко поворачивается и бьет лейтенанта в глаз, тот закрывает лицо руками, а когда убирает ладони — на лице уже наливается синяк.

Филимон погиб еще в парке, его уже мертвого принесли в санчасть. А теперь мы несем его на вертолетную площадку в черном пакете. Закатное солнце падает в низину за холмами, поднимается холодный ветер и относит оранжевый дым фальшвееров куда-то в сторону, но летчики его замечают. Мы с медиком стоим и всё так же курим. «Давай посмотрим на него хоть напоследок», — говорит он и расстегивает молнию на мешке. Филимон осунулся и вытянулся. Говорить ничего не хочется. Мы снимаем шапки, вихри от винтов обдувают наши лысые головы, «восьмерка» поднимается и уходит. Мы провожаем ее взглядом.

IV

С наступлением весны зарядил сильный дождь. Водяная пыль сыпалась с неба и превращала все дороги в раскисшее мыло. Но день ото дня все чаще появляются синие прогалины, солнце разогревает воздух, устанавливается летная погода.

Вчера к нам с вертушкой прибыли солдатские матери, из комитета. Замполит бригады водил их по всем закоулкам и показывал, как мы тут живем. Между собой их все зовут «бой-бабы». Бой-бабы привезли с собой «гуманитарку». Бурят Цырен где-то урвал такой пакет и прибежал хвастаться:

— Платон, смотри, как я приподнялся, интересно, это кто так расщедрился и обеднел, что сюда такое прислали.

— Дай посмотреть.

Я беру пакет и горько усмехаюсь. В целлофан завернуты копеечная расческа, такие же зубная паста и щетка (в любом магазине не дороже пяти рублей), пачка «Примы».

Я быстро рассматриваю и отдаю:

— И что, нас тут облагодетельствовали, так что ли? Интересно, они знают вообще про первую норму, про боевой паек?

Еще осенью, когда я только приехал в командировку, был сильный перебой с обеспечением. Тыловая колонна попала в засаду. На территории бригады сразу уменьшилось количество бродячих собак, и даже наш щенок Закусай в один прекрасный день исчез с узла связи. Уже позже мы узнали, что его сожрала махра, а тот шашлык, который наш линейщик принес в качестве гостинца от пехоты, — это, скорее всего, и была наша мелкая псина. Мы же довольствовались змеями, достаточно было пройтись по траншеям с пехотной лопаткой, пара-тройка чудищ всегда была добычей. В основном, гадюки. Ужиков жалели. На сковородке с диким луком змеи были прекрасны. Что-то среднее между цыпленком и воблой, только костей много. Но сейчас, спустя девять месяцев, недостатка в колбасе, рыбе, печенье и масле мы не испытывали. Да, не ахти какой сорт, но выдавали даже сыр. Только сушеная картошка и гречка надоели, но на то и солдат, чтобы мужественно переносить все тяготы и лишения, как сказано в присяге. Сигареты без фильтра в командировке тоже были редкостью. У каждого с собой были пусть и дешевые, но специально сделанные по оборонзаказу вонючие «Кисет» и «Союз».

Вчера приезжали ребята-контрактники из комендатуры. Они рассказали, что в первую кампанию и такие пакеты были за счастье, «Менатеп» тогда самолеты отправлял с гуманитаркой в Моздок, чтобы она им колом в горле встала», — говорил здоровяк Серега. Он из моего же города, обещает по окончанию командировки заехать ко мне, и махнем с девчатами на Урал, гулять, так гулять. Я пишу ему на листке свой адрес.

На выходе из узла связи я попадаюсь на глаза замполиту. Полковник Кузнецов — тертый калач. Во времена, когда ВВ еще охраняли тюрьмы, он начинал свою военную карьеру. О тех годах напоминал его богатый лексикон, в котором особо выделялась хлесткая «петушня лагерная», но в общем и целом — на редкость адекватный офицер. Прознав о моей гражданской специальности, он пару раз даже заставил написать статьи о буднях бригады в войсковой журнал. Естественно, творить пришлось ночами, днем на все это творчество просто не было времени, но приказ есть приказ, а командир взвода Сухов воспрянул духом в своей замполи-товской сущности и контролировал процесс. С ним в общем и целом служить было нормально. Спесь с него слетела в боевых условиях очень быстро. Молодой лейтенант делил комнату с офицерами и прапорщиками роты. В один прекрасный день кто-то из солдат заметил, что Сухов отошел за машину и начал чесаться. Это могло означать только одно — у лейтенанта бельевые вши, «бэтэры». Если не пресечь это безобразие — появятся у всех, кто с ним спит в одной комнате. Спасение было только одно — регулярная стирка и пропарка одежды и мыться. Лучше по два раза в день. С этим проблем не было: на улице душ, всегда бочка с теплой водой. Но, видимо, гордость не позволяла мыться вместе с солдатами, и расплата наступила быстро. Сухову прапорщики моментально вправили мозги, он начал регулярно стираться и каждый день ходить в душ.

Замполит отправил меня в свой кунг за ведомостью по гуманитарке. Взвод МТО уже провел опись. По дороге я замечаю, как возле палатки с солдатскими матерями выстроились в очередь калечи из санчасти. С этими все ясно. В боевых они не участвуют, но будут жаловаться на тяжелую службу.