Музей воды. Венецианский дневник эпохи Твиттера - Дмитрий Бавильский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Санти-Джованни-э-Паоло (Santi Giovanni e Paolo) – 1
По второму-то разу Санти-Джованни-э-Паоло я все-таки нашел, и даже без карты – по стрелкам, указывающим на больницу. Правда, на этот раз вышел к церкви совершенно с иной стороны – вынырнул на мостик со стороны Гранд-канала.
Сахарная голова Скуола Гранде ди Сан-Марко ярко освещена солнцем, из-за чего и кажется особо сладкой. Точнее, сладковатой, и в этом слове есть все важные оттенки, описывающие особенности ее фасада: протяжность и обволакивающая небо правильная овальность, проскальзывающая мимо концентрированного вкуса.
Купив на входе билет (в Chorus не входит), зашел в один из главных венецианских некрополей: стены доминиканского Сан-Дзаниполо равномерно занимают гробницы 18 (в другом месте прочитал, что 25) дожей.
Для особенно важных персон и их семей выделены отдельные капеллы, в которых живопись разных стилей и времен сплетается со столь же разнородной скульптурой, тогда как в основном пространстве с его мощными боковыми нефами безоговорочно царит Ренессанс.
Точнее, проходя по ромбам шахматного пола от входа в пресвитерию, движешься как бы по учебнику истории искусств: многие похоронные ансамбли – с многоэтажными композициями, многочисленными скульптурами и украшениями – точно показывают, как со временем менялось отношение к смерти и человеку в ней (значит, и к человеку и его обстоятельствам уже при жизни).
И тут уже, конечно, история захватывает кусок гораздо шире Ренессанса (Джакопо Тьеполо, первый дож, похороненный тут, скончался в 1200 году; Иоганн Габриэль фон Шателер, австрийский генерал, захороненный в Сан-Дзаниполо последним, упокоился в 1825-м), просто его памятники – самые показательные и даже рядом с барочными надгробьями эффектны.
Стены собора, сложенные из красного кирпича, несут все эти по очереди возникающие гробницы, как грибы чага, нарастающие на стволе и выступающие из него балконами или же навсегда замурованными театральными ложами. Некоторые из них издали похожи на застывшие бутоны диковинных цветов или на резные многодельные шипы.
Схожим образом устроена и Фрари на правом берегу Гранд-канала, которая, несмотря на точно такой же ромбовидный, в буро-малиновую клетку пол, считается главной женской базиликой Венеции, притом что Сан-Дзаниполо – главная мужская святыня левого берега. Правый берег многие считают «домом живописи», тогда как на левом якобы царит скульптура.
Разумеется, разделение это условно: в Венеции есть и другие важные «женские» церкви (та же Формоза или не менее пафосная Салюте), во Фрари похоронены Тициан и Канова, а в Сан-Дзаниполо уже на входе висит многочастный Беллини. Точнее, все путеводители и туристические сайты вслед за искусствоведами уверены в его авторстве не до конца, что не мешает ему быть ярким и сочным, как только что из реставрационной мастерской.
Другой, более аутентичный Беллини – в алтаре Святого Викентия Феррера (полиптих из девяти небольших живописных частей, окруженных роскошной резьбой и превращающих картину в театр). Сказать про братьев Беллини особенно важно, так как тут, в часовне Святого Доменика с плафоном работы Пьяццетты, они и похоронены.
Ближе к правой финальной точке осмотра, наискосок от алтаря, висит огромный Лотто, которого можно разглядеть, если кинуть монету в аппарат, зажигающий подсветку на одну минуту.
Я осматривал главный готический храм Венеции против часовой стрелки, переходил от одного надгробия к другому.
С левой стороны от алтаря, в боковом нефе, кстати, я узнал то самое надгробие, которое Рёскин более чем подробно описывает в книге «Камни Венеции». Впрочем, все путеводители, как один, переписывают друг у друга эту историю о том, как Рёскин попросил лестницу у служки, забрался по ней и увидел, что лежащий там, на небесах, каменный Андреа Вендрамин (дож, изваянный Туллио Ломбардо по проекту Пьетро Ломбардо) не имеет тыльной (невидимой зрителям) второй половины лица. Из чего Рёскин делает далекоидущие выводы в пользу готики (то есть более ранних и более «честных» времен).
На самом деле площадь с конным памятником Коллеони работы Верроккьо и Скуола Гранде ди Сан-Марко устроена таким образом, что храм начинается именно здесь, под открытым небом.
Без колокольни. Санти-Джованни-э-Паоло (Santi Giovanni e Paolo) – 2
Сейчас базилика Сан-Дзаниполо в лесах и щитах, добавляющих ей странности. Из-за ремонта она выглядит как паровоз, набирающий ход, за которым как бы тянутся раскрытые парашюты пузатых апсид, толпой окружающих главный алтарь.
Внутри тихо и высоко: огромный Сан-Дзаниполо как раз из тех сооружений, что, подобно вокзалам, расширяет омут и без того нескончаемого внутреннего пространства. Стены как бы производят его, варят, как бесконечную кашу из волшебного горшочка, превращая кладбище в странный музей, по которому ходишь задрав голову.
Дело еще и в том, что Сан-Дзаниполо – пафосное место, призванное выказывать мощь и «административный ресурс» покойных дожей.
Они стоят под самыми колосниками этого прохладного анатомического театра в горделивых позах, на конях, среди складок барочной мишуры, распространяя вокруг себя нежить.
Даже страшно представить, что здесь творится ночью.
И вот ты идешь от одного вмурованного в стену надгробия к другому, заходишь в капеллы и апсиды, от одного героя к другому, в строгой, как бы ты ни спешил, последовательности.
И тут с левой стороны есть два прямоугольных зала, как бы простроенных сбоку от центрального помещения, которые превращают храм в окончательный музей.
Один из них (капеллу Четок) отчасти расписывал Веронезе (ему принадлежат три круглых плафона, окруженных барочными завитушками), другую (сакристия) – кто-то из Виварини.
На самом деле три этих плафона перенесены уже в ХХ веке из другой церкви, Санта-Мария дель Умильта, во время восстановления капеллы после пожара 1867 года, в котором погибли десятки картин, в том числе работы Тициана и Тинторетто.
А вот знаменитая «Тайная вечеря» Веронезе, ставшая известной как «Пир в доме Левия» и занимающая теперь в Галерее Академии целую стену самого большого зала, напротив, была вынесена отсюда при Наполеоне, превратившем базилику в госпиталь. После возвращения в Венецию картину передали не сюда, но в главный художественный музей города.
Впрочем, другой поздний Веронезе, с мертвым зеленоватым Христом, чье тело поддерживают Богоматерь, с одной стороны, и ангел – с другой, заплутав, оказался еще дальше отсюда, осев в Эрмитаже.
Ну а некоторые детали того самого надгробного памятника дожа Андреа Вендрамина, изваянного Туллио Ломбардо по проекту Пьетро Ломбардо, что описывал Рёскин, и вовсе добрались до Метрополитен-музея.
Сакристию по всем стенам опоясывает групповой портрет членов общества доминиканцев. Похожие картины делали голландцы, изображая всевозможные коллективные сборища разных цехов и сословий.
Несмотря на то что потолок не слишком высок и не фигурен, разглядеть его сложновато. Местный краевед Глеб Смирнов посоветовал обзавестись для такого случая биноклем. Плафоны прокоптились и почернели. Судить теперь можно лишь о композиции: никакого фирменного «венецианского» колорита Веронезе здесь не осталось.
Сгораемый ящик. Санти-Джованни-э-Паоло (Santi Giovanni e Paolo) – 3
Впечатлений от базилики столько, что это уже почти не важно: все они наваливаются друг на дружку, точно холсты, набитые в запасники красочной стороной внутрь. К тому же в висках стучит, не давая сосредоточиться, вот это расхождение между жанром культового помещения и его «конечным результатом», следствием многочисленных манипуляций с архитектурой, действий и приращений, превращения с помощью кессонированного свода (и убранных со временем перегородок в центре зала) в вокзал.
Но раз «несгораемый ящик», значит, все куда-то едут. Причем в разные стороны. Картины и артефакты распыляются по собраниям, частным и не очень, могила Винченцо Катены, менее известного истории искусств ученика обоих Беллини, – в никуда.
Веронезе и Виварини – в сторону рембрандтовской прокопченности и истончения света; мы – по своим туристическим надобностям дальше, в Венецию или еще куда-то; дожи и герои, следящие за нашими передвижениями легкими полупоклонами мраморных голов, – в окончательное забвение: их тщеславие говорит на непонятном языке и не достигает никакого результата.
Возможно, именно это противоречие между всеобщим движением, размазанным по кирпичным стенам и мраморному полу, и действенной обездвиженностью статуй и скульптур скручивается в жгут, похожий на желудочную колику.
Она пропитывает воздушный омут, начинающийся примерно на уровне моих глаз и распространяющийся выше и выше каким-то сладковатым отчаянием особенной степени прозрачности; ты не научаешься любить вечность, но вот же готовишься сгинуть без следа в каких-то ее бесскладчатых далях.