Музей воды. Венецианский дневник эпохи Твиттера - Дмитрий Бавильский

Напоследок вспомнив цитату из Генри Джеймса: «Мы все еще сидели там, когда я услышал звон, возвещавший полночь, – чистый и ясный звон венецианских колоколов, который с особой, несравненной торжественностью разносится над лагуной и куда дольше дрожит в воздухе, чем звон любых других колоколов».

Хеллоуин, как праздник коллективного экзорцизма, более не страшен. Тем более здесь, где все порционно и рассчитанно. Хотя, казалось бы, смерть в Венеции неизбежна, как тыквенные головы, живущие в витринах. Их здесь не так много, кстати. Хеллоуин тут не свой, заемный, заезжий. Касающийся по касательной.

Уснул успокоенный: этот звон не ко мне и не по мне.

1 ноября 2013 года

Чт, 14:34. Monday, Wednesday, Friday – paper, cardboard. Tuesday, Thursday, Saturday – glass, plastic and can.

Чт, 15:03. За пару дней до отъезда закачал в планшет «Смерть в Венеции», но так и не посмотрел. Мне кажется, это тоже типовая ситуация.

Чт, 15:57. Первый чек – €26,и: мерло – €4,43, оливковое масло – €2,72, три салатных помидора – €1,49, полкило черри – €1,71, два багета по €0,60. Картошка, лук, йогурты, анчоусы, кекс.

Чт, 16:58. В темноте «Берег славян» (он же «Берег рабов») со всеми своими рыбными ресторанами более всего напоминает Барселонету.

Чт, 19:04. Хотел написать «Венеция», а написал «Россия». Москва, отпусти!

Чт, 20:оо. Сходил в Санта-Мария Формоза, самую к скворечнику ближайшую из церквей. Вход €3, но я купил билет ассоциации Chorus (€20 с картой), объединяющий 16 самых интересных «в художественном отношении» храмов. Посмотрим, получится ли обойти их все. Намерение такое имеется.

Чт, 20:01. При готовке куриной лапши перепутал соль с сахаром. Долго удивлялся вкусу картошки, похожему на батат. Пусть это будет такой венецианский рецепт.

Чт, 20:02. Кажется, главное, за чем нужно охотиться в ноябрьской Венеции, не культурные впечатления, но солнце, бывающее в среднем четыре часа в день.

Чт, 20:21. Если верить итальянской рекламе по телевизору, самые популярные в стране товары – матрацы и драгоценности.

Чт, 21:35. Фасад базилики Сан-Марко снова в лесах.

Пт, 01:21. Если Венеция жива движущимися по ней людьми, то ближе к полуночи улицы ее каждый раз выгорают.

Пт, 03:06. Мне неинтересно делать стихи.

Внутри пустоты для встречи. Санта-Мария Формоза (Santa Maria Formosa)

1. Снаружи

Тут, конечно, важно уметь переключиться на другую волну. Было бы красиво сказать, что каждое движение весел лодки, везущей нас из аэропорта к городу, раскручивает сознание в направлении покоя. Однако у вапоретто нет гребцов, у нее мотор. Неискренний, хотя пейзажи, мимо которых они ползают по рифленому свинцу каналов, не меняются уже какое столетие.

Еще важнее, сколько и чего наворожило твое предвкушение: умозрительная Венеция сплошь состоит из шедевров готической и барочной застройки, поглазеть на которые съехались самые прекрасные люди вселенной.

Логично было начать с самой близкой к своей резиденции, поэтому вместо обеда (съев два яблока) я пошел в Санта-Мария Формоза.

У нее два серых фасада: один – на канал в сторону нашей улицы Alla Casseceria, другой, «комодом», – в сторону просторной площади, площади, разумеется, забитой столиками, людьми, собаками и голубями, эмигрировавшими с Сан-Марко. Соответственно, два входа.

2. Внутри

Светлая, она как бы сразу вся на виду и не содержит ни тайны, ни жизни, обычно загустевающей по углам и сводам пустующих храмов, а главный пунктум церкви – «монструозная маска человека-слона в основании кампанилы, самая знаменитая деталь этого храма» – доступен и без билета.

Живопись здесь тоже висит безжизненная, выхолощенно-ремесленническая, хотя имена не самые последние (но и не самые первые). Глазурованная, точно на лаковой поверхности лаком же написанная сочно-алая «Святая Варвара» Пальма-старшего. «Мадонна Мизерикордия» одного из Виварини, висящая в капелле справа от главного входа.

Мимо таких картин в музеях ходят не оглядываясь и не замедляя шага. Они не «просветы в небо, что оконца», коими обычно являются итальянские холсты, но тромбы и сгущения, неактивно выделяющиеся на общем нейтральном фоне оштукатуренных стен архитектора Мауро Кодусси.

Его ренессансная логика кажется более близкой нашим представлениям о флорентийском искусстве, нежели о венецианском. Расчетливая, расчисленная пустота, окантованная перемычками и контуром, подводящим архитектурные детали так, как женщина аккуратно подводит тушью невыразительные глаза.

Впрочем, о том, что ожидания не сбываются, я уже упоминал, а Санта-Мария Формоза со всей этой своей молчаливой опустошенностью вышла идеальным разбегом, или, если точнее, входом в церковный контекст, который, уверен, начнет нарастать от станции к станции.

Площадь и каналы, опекающие церковь Санта-Мария Формоза, обтекают ее шумом и гамом: смехом и спорами гондольеров, отдыхающих на мостках набережной, лаем собак (одна из них принадлежит хозяйке газетного киоска, что раскинул бивак у местной кампанилы), приходящих в гости друг к другу, детскими шалостями, а главное, звуками пролетающих мимо самолетов (почему-то они здесь – обязательная часть ландшафта, причем не только звукового).

«Интерьер церкви ди Санта Мария Формоза со времен Кодусси лучше сохранился, чем экстерьер. Внутри церкви понимаешь, насколько Кодусси задал ее внешний облик и то впечатление нежной и плавной величавости, что Санта-Мария Формоза источает, несмотря на поздние доделки. Всюду цилиндры, окружности и полукруги: колонны, арки, люнеты, купола, профилировка подчеркивает кругление, но круга – то есть полной законченности и высказанности – Кодусси как бы и избегает. Уже упомянутая мной картина Пальма Веккио, „Алтарь святой Варвары“, Pala di Santa Bárbara, созданная в 1523 году, не только лучшее украшение интерьера Кодусси, но и лучшее его объяснение: то, что архитектором явлено в форме геометрии, то есть отвлеченно-абстрактной, у художника высказано фигуративно, то есть метафорически и образно».

Ночь всех святых

Когда солнце уходит, в Венеции наступает не ночь, но какое-то странное, межеумочное состояние, которому сложно подобрать название.

Больше всего это похоже на морок трезвости: все вокруг реально и независимо от умозрительности, но все таинственно связано с чем-то внеположенным и что-то постоянно напоминает.

Причем отсылает не только к каким-то там культурным реалиям, давным-давно угнездившимся в культурном опыте и культурной памяти. И не только к образам и стилям, растасканным по столетиям и городам, но к каким-то собственным твоим состояниям и смысловым (эмоциональным, чувственным) ожогам и жанрам внутренней жизни, которые, как казалось, навсегда зарубцевались.

Мне это ощущение напоминает черные кабинеты театральных постановок или же декорации к фильмам, придуманные, чтобы показать, что все, что происходит на сцене или на экране, – плод мозгового усилия, фантазия возбужденного сознания, затопляющего извилины обоих полушарий, и изображающие процессы там, внутри. Предельные, зашкаливающие, как вода в прилив, изредка выплескивающаяся наружу, для чего, собственно, и нужны все эти глухие сценические конструкции и практически отсутствующий свет.

Во всем этом нет, впрочем, никаких потрясений и драм, никакой изысканной дрожи – все идет чередом, есть лишь трезвость холода, объясняющая тебе то, как работают универсальные метафоры. Да, как колесики и винтики бесперебойно движущегося механизма.

Местный туристический люд воспринял Хеллоуин как способ сделать своих детей видимыми. При свете дня они теряются в каменных коридорах. От Санта-Мария Формоза я свернул не направо, к галерее Кверини-Стампалиа, как это делал днем, но пошел налево, в густоту переулков. Совершенно не ориентируясь в сторонах света.

Где я? Куда пошел? Захотелось потеряться.

Южная мгла беспросветна, особенно в готических кишках. Стены домов разбухают во тьме, делая проулки особенно узкими. Тихо и темно. Если только народ не толпится возле какого-нибудь кафе. Под фонарем над входом.

Об одно из таких, переполненное детьми и родителями, я чуть было не споткнулся. Стада Гарри Поттеров, вооруженных светящими указками зеленого цвета, бегали друг за дружкой по пятачку между домами, и из-за этого промежутки между стенами казались будто освещеннее.

Качнулся от веселого угла влево, оказавшись перед фасадом барочной церкви Оспедалетто, за которую тут же завернул на совершенно пустую улицу, смущенный волшебной готической громадой, уходящей под самые колосники.

Собор с высокими окнами чудился совершенно безжизненным, оставленным навсегда. Непроницаемые черные окна его казались забитыми фанерой.

Оспедалетто тоже безмолвствует, однако фасад ее, изысканный и перекрученный даже с избытком, был бел стертыми своими деталями даже в ночи и глух скульптурами, а этот реликт – рядом, за поворотом, – выглядит остовом окончательно вымершего животного из-за своих непроглядных окон, рядами уходящих во всех боковых нефах куда-то вверх.