Во главе двух академий - Лия Лозинская

В Государственном Эрмитаже есть несколько полотен этой сентиментальной немецкой художницы, ими мы в какой-то мере обязаны Дашковой.

В 1773 г. в Петербург приезжает Дидро. Он стар и измучен дорогой. Доехать до Дашковой в ее подмосковное имение у него нет сил: «несчастная машина, расстроенная утомительным путешествием, окутанная от холода шубой в пятьдесят фунтов веса, иззябшая, истасканная и дрожащая... истинно жалкая машина не позволяет мне явиться к Вам...»17.

Конечно, Екатерина Романовна с присущей ей энергией примчалась бы тотчас в Петербург, если бы могла.

Но, должно быть, путь ко двору был ей тогда заказан. Однако почему?

Поиски ответа на этот вопрос заставляют нас обратиться к событиям, до недавнего времени недостаточно оцененным в исторической литературе. Значение их поновому высвечено в трудах советского исследователя Н.Я. Эйдельмана18.

Речь идет о попытке Н.И. Панина, влиятельнейшего сановника, фактического министра иностранных дел, установить в России конституционную форму правления.

Идея эта была для Никиты Ивановича не нова: претворить ее в жизнь он пытался еще десятилетием раньше. В ту пору свои надежды Панин связывал с Екатериной. И ей, тогда еще великой княгине, да и племяннице – Дашковой – Панин не раз умно и осторожно доказывал преимущества конституционной монархии и, казалось, встречал сочувствие. Результаты переворота 1762 года, одной из главных действующих пружин которого был Панин, не оправдали его надежд. Однако и не изменили намерений.

Через несколько недель после воцарения Екатерины он поднес ей проект реформы сената и создания нового института – императорского совета. Во введении к проекту содержалась резкая критика произвола «в производстве дел», из-за чего «всегда действовала более сила персон, чем власть мест государственных». Панин надеялся, что императорский совет произвол пресечет: через него станут проходить все документы, требовавшие подписи государя. Он задумал, таким образом, императорский совет как орган, ограничивающий самодержавную власть.

С осуществлением этого проекта, сперва вроде бы ею не отвергнутого, Екатерина не спешила. Время шло, и никаких ограничений самодержавия не предвиделось.

Между тем влияние Панина и да государственные дела, и на наследника престола усиливалось. Екатерина ни Никиту Ивановича, ни брата его, генерала, не любила, но Панин принадлежал к людям, ум и опыт которых она ценила. Да и «прожекты» казались забытыми: за Паниным закрепилась репутация человека образованного (Екатерина называла его «энциклопедией»), однако донельзя медлительного, сибарита, сластолюбцам, ленивца.

Последующие события доказали, что «слава» была ложной: Панин от своих планов не отказался и деятельно пытался их осуществить.

Вместе со своим секретарем и будущим биографом Д.И. Фонвизиным, в то время автором «Бригадира», но еще не автором «Недоросля», он разрабатывает проект конституции. Новый государственный переворот должен был эту конституцию утвердить.

Более полувека спустя племянник писателя Михаил Александрович Фонвизин, герой Отечественной войны 1812 г., декабрист (чья могила составляет ныне одну из достопримечательностей подмосковного города Бронницы), писал в сибирской ссылке воспоминания. Для нас они представляют особый интерес: среди участников панинского заговора в них названа Дашкова.

Вот отрывок из этих записок: «Мой покойный отец рассказывал мне, что в 1773 или 1775 году, когда цесаревич достиг совершеннолетия и женился на дармштадтской принцессе, названной Натальей Алексеевной, граф Н.И. Панин, брат его, фельдмаршал П.И. Панин, княгиня Е.Р. Дашкова, князь Н.В. Репнин, кто-то из архиереев... и Многие из тогдашних вельмож и гвардейских офицеров вступили в заговор с целью свергнуть с престола царствующую без права Екатерину II и вместо нее возвести совершеннолетнего ее сына. Павел Петрович знал об этом, согласился принять предложенную ему Паниным конституцию, утвердил ее своей подписью и дал присягу в том, что не нарушит этого коренного государственного закона, ограничивающего самодержавие...

При графе Панине были доверенными секретарями Д.И. Фонвизин, редактор конституционного акта, и Бакунин – оба участники в заговоре. Бакунин из честолюбивых, своекорыстных видов решился быть предателем: он открыл фавориту императрицы князю Г.Г. Орлову все обстоятельства заговора и всех участников, стало быть, это сделалось известным и императрице. Она позвала к себе сына и гневно упрекала его за участие в замыслах против нее. Павел испугался, принес матери повинную и список всех заговорщиков. Она сидела у камина и, взяв список, не взглянув... в него, бросила бумагу в огонь и сказала: «Я [и]не хочу знать, кто эти несчастные». Она знала всех по доносу изменника Бакунина. Единственною жертвою заговора была великая княгиня Наталья Алексеевна: полагали, что ее отравили или извели другим образом... Из заговорщиков никто, однако, не погиб. Граф Панин был удален от Павла с благоволительным рескриптом с пожалованием ему за воспитание цесаревича 5 000 душ и остался канцлером; брат его фельдмаршал и княгиня Дашкова оставили двор и переселились в Москву. Князь Репнин уехал в свое наместничество в Смоленск, а над прочими заговорщиками был учрежден тайный надзор»19.

Другими точными свидетельствами участия Дашковой в заговоре 1772...1773 гг. мы не располагаем. Что касается приведенных фактов, то бесспорны ли они? Ведь в данном случае мы имеем дело не с собственными воспоминаниями (нередко и в них подводит память), а с пересказом воспоминаний отца.

Что может заставить усомниться в причастности Екатерины Романовны к заговору Панина? Еще не изжитое в ту пору чувство привязанности к кумиру юности? Ненависть к Дашковой Павла I, которая проявилась, как только тот вступил на престол? Странная ненависть, если полагать, что княгиня входила в число заговорщиков, пытавшихся еще в начале 70-х годов провозгласить его императором.

И все же более убедительными кажутся аргументы, которые могут заставить поверить в причастность Дашковой к заговору. Основной из них – близость воззрений Панина и Дашковой.

«Ему хотелось ограничить самовластие твердыми аристократическими институциями. С этой целью Панин предлагал основать политическую свободу для одного дворянства», – писал декабрист Фонвизин20. Но ведь, очевидно, того же хотела и Дашкова. На необходимость «твердых законов» намекает она, вспоминая разговоры с Дидро и не только это. Должно быть, приверженность Дашковой к конституционно-монархической форме правления во многом и объясняется влиянием ее старшего родственника.