Во главе двух академий - Лия Лозинская

Сохранился интересный документ – замечания Дашковой на книгу К. Рюльера. Дашкова ставит в вину Рюльеру две ошибки: преувеличил нанесенные ей после воцарения Екатерины обиды (она чересчур горда, чтобы признать себя обиженной) и не написал о том, что, участвуя в событиях 1762 г., она предполагала сделать Екатерину правительницей, а не «самодержицей»21.

О том, что Екатерина Романовна, участвуя в перевороте 1762 г., не скрывала своих надежд видеть Екатерину в роли правительницы до совершеннолетия ее сына, свидетельствуют и следующие строки Дидро: «Вы спросите, в чем причина ее опалы?.. Может быть, она надеялась руководить императрицей... Может быть, думая о том, на что Дашкова отважилась ради нее, государыня представила себе, на что она может отважиться против нее; может быть, княгиня претендовала на пост министра, даже первого министра или уж во всяком случае на место в Совете, а может быть, она была возмущена тем, что у ее подруги, которую она хотела сделать правительницей, достало искусства стать императрицей?..»22

Нет, нельзя исключить возможность того, что имя Дашковой значилось в списке, брошенном Екатериной в пылающий камин. И не случайно не могла Екатерина Романовна поехать в 1773 г. на встречу с Дидро: жизнь ее в деревне в ту пору была, по-видимому, фактически жизнью изгнанницы.

Сохранились прекрасные письма Дидро к Дашковой из Петербурга в Москву. Они полны той теплой доверительности, которая была, очевидно, характерна для их парижских бесед («...когда Вы, облокотившись на камин, следили за выражением моей физиономии...»).

Здесь и воспоминания о том, как Дашкова пела русские романсы и народные песни: даже прославленная Бороздина не может изгладить их из памяти философа. («Как Вы счастливы, княгиня, с Вашей вдохновенной любовью к музыке...»)23.

Здесь и просьбы: напомнить Демидову* его обещание дать несколько образцов из «натурального его кабинета» – ископаемых минералов, раковин... «Попросите, пожалуйста, и о том, чтоб подаренные им вещи были поименованы и уложены»24.

* П.Г. Демидов (1738...1821 гг.) – русский просветитель и ученый-натуралист.

Здесь и знаменитая характеристика Екатерины II: «...Я нашел ее совершенно похожей на тот портрет, в котором Вы представляли мне ее в Париже, – в ней душа Брута с сердцем Клеопатры... Никто не умеет так...расположить к себе людей, как она...»25.

Надо иметь в виду, что для Дидро существенна была не столько личность монарха, сколько сам принцип самодержавия. Он не исключал произвола «со стороны повелителя доброго, твердого, справедливого и просвещенного».

Философ не раз повторял, что дело не в личных качествах монарха, а в объеме власти, которую он присвоил. «Лишь нация есть истинный суверен; истинным законодателем может быть лишь народ»26. «Нет ни прав, ни законов, ни свободы там, где государь распоряжается правами и законами по своему усмотрению»27.

Дидро развивал перед Екатериной II идеи народовластия и, как он пишет Дашковой, говорил при дворе с той же свободой, «с какой Вы позволяли мне говорить на улице Гренвиль»28.

Да и почему было императрице не послушать старого философа? Восхищаясь его красноречием, она лучше, чем кто-либо другой, понимала: никакого практического применения в России идеи Дидро иметь не будут. А уж менее других – его идея о необходимости созыва в России Законодательного собрания – эту мысль Дидро подчеркивал в замечаниях на ее «Наказ».

«Замечания на «Наказ» ее императорского величества депутатам Комиссии по составлению Уложения» были написаны Дидро летом 1777 г., по возвращении из Петербурга. В руки Екатерины они попали уже после смерти философа. В письме Ф.М. Гримму от 23 ноября 1777 г. она назвала их сущим лепетом29.

Недовольство императрицы «Замечаниями» вполне закономерно: Дидро не скрыл в них своего разочарования по поводу того, что добрые намерения Екатерины не подтверждались добрыми делами. «Я вижу в «Наказе» ее величества проект превосходного кодекса, но в нем нет ни слова относительно способа обеспечить устойчивость этого кодекса. Я вижу там деспота, отрекшегося на словах, но деспотизм по существу остался, хотя он и именуется монархией»30.

Екатерина сказала. как-то историку Сэгюру: «...Если бы я послушалась его, мне пришлось бы все перевернуть в моей империи вверх дном, пришлось бы совершенно преобразовать и законодательство и администрацию, и финансы для того, чтобы очистить место для невозможных теорий».

Должно быть, и философ постепенно избавляется от иллюзий, понимая, что «ученица» не склонна осуществлять на деле его рекомендации.

«...Когда он заметил, что в моем царстве ничего не меняется по его мысли, он выразил мне удивленье с какой-то обиженной гордостью.

Тогда я откровенно сказала ему:

– Господин Дидро, я слушала от вас с величайшим удовольствием все, что вдохновляет ваш блистательный ум; но из всех ваших великих начал, которые я понимаю очень хорошо, можно составлять прекрасные книги, но не управлять государством. Вы забываете в ваших революционных планах различие наших положений; вы работаете на бумаге, которая все терпит; она мягка, гладка и не останавливает ни Вашего пера, ни воображения, а я, бедная императрица, работаю на человеческой коже, которая раздражительна и щекотлива...»31.

В письме Дашковой Дидро сформулировал вывод, к которому пришел вскоре же по приезде своем в Россию: «Идеи, перенесенные из Парижа в Петербург, принимают совершенно другой цвет»32.

Имел ли философ в виду только свою родину, когда, уезжая из России, писал Екатерине Романовне, что возвращается к своим соотечественникам, «из которых одна половина ложится спать ограбленная, а другая дрожит от отчаяния, что бедняки проснутся и догадаются»?..

В годы между двумя заграничными вояжами Дашкова живет по-прежнему уединенно. Много читает. Занята воспитанием детей. Ее интересы все с большей определенностью сосредоточиваются на вопросах науки, просвещения. Она участвует в основании научного общества при Московском университете – Вольного российского собрания. Становится действительным членом этого общества, печатается в его органе – «Опыты трудов Вольного российского собрания».

Екатерина Романовна публикует здесь несколько серьезных статей и переводов, в том числе две работы с характерными заголовками: «Общество должно делать благополучие своих членов» и «О сообщественном устройстве». Первые переводы Дашковой – из Вольтера и Гельвеция – были опубликованы еще в 1763 г. во время пребывания ее на коронационных торжествах в Москве, в журнала «Невинное упражнение».