Судьба страха - Рон Хаббард

Мы спустились на двадцать миль вниз, подобно пятящейся ракете.

Бамп!

Стэбб воспользовался моим телом как амортизатором для приземления. Не знаю, как ему удалось сохранить дыхание, мне — не удалось. Он заторопил меня:

— Теперь быстро выходите!

Я схватил обрез. Стэбб расстегнул мои пристежные ремни, и меня спустили по трапу на платформу. Там уже стояли механики, освобождая платформу от крепежных тросов. Мои ноги коснулись ящиков с фальшивым золотом, и я постарался обрести равновесие.

Механики полезли по трапу вверх. Я поднял голову. Там, силуэтом на фоне зеленого света из машинного отделения, я увидел треугольную голову Стэбба, уставившегося на меня в отверстие люка.

— Никого не оставляйте в живых! — прокричал он.

Люк лязгнул и закрылся. Фронтовой «прыгун» сиганул в воздух, и его тотчас поглотил светящийся белый туман. Ну вот я и прибыл. Я все еще находился в мире живых существ — и это меня изумляло.

Прибыл-то я прибыл, но куда? О том, что я в Цюрихе, единственно достоверно свидетельствовал туман. У них есть такой ветер, с секретом, под названием «фен». В эти холодные края он прилетает с юга и, будучи теплым, порождает туман, который стоит неделями напролет. Огни аэропорта вызывают его свечение, так что человек чувствует себя как бы завернутым в вату.

Вот отчего я сперва не заметил снежных заносов. И лишь оказавшись у самого края платформы, увидел перед собой гигантскую снежную стену, вздымавшуюся высоко над моей головой.

Меня это поначалу не слишком обеспокоило, и я походил туда-сюда по платформе, пока наконец не понял, что меня посадили в глубочайший снежный сугроб. Замуровали полностью! То ли это снегопад прошел такой — еще до того, как задул фен, — то ли это был результат снегоочистительных работ на аэродроме. И хотя холод мне был не страшен, мысль, что я оказался узником, ледяными пальцами вцепилась мне в сердце.

Как же отсюда выбраться? — задавался я вопросом. Нет ли на аэродроме сенбернаров — таких собак с отвисающей кожей под нижней челюстью? Но тут я вспомнил: где-то писали, что цивилизация кока-колы уничтожила их без следа. Компания кока-колы и слышать не желала о собаках, таскающих в зубах что-либо иное, кроме банок и бутылок с кока-колой, и эти псы, печально икнув на прощание, взяли да и вымерли. Значит, надежды тут не было никакой. Даже если бы я начал копать — что толку? Я ведь не знал, в каком направлении рыть. Вот когда мог бы я воспользоваться компасом, вживленным Хеллеру в мозг, но и это решение не годилось. Уж кого-кого, а Хеллера мне совсем не хотелось видеть в это время и на этом месте.

Но я уж точно не собирался бездействовать и ночевать в снегу, даже если это входило в обычаи Швейцарии. Есть все-таки предел вежливости, которую следует проявлять в соперничестве с примитивными этнологическими образованиями.

На помощь мне пришла сообразительность: прислушавшись к звуку самолетов, я мог бы определить, где находится ближайшая взлетно-посадочная полоса. Слава богам, рева от самолетов хватало, когда они взлетали или шли на посадку. При этом они, наверное, подчинялись указаниям диспетчеров на диспетчерской вышке. Ничего удивительного, что никто не успел заметить моего прибытия.

Несмотря на эхо, отражающееся от стен моей снежной тюрьмы, я разобрался, с какой стороны находятся посадочные полосы. Но мне это было вовсе не нужно. Ничего не оставалось делать, как пойти на риск нарушения Кодекса и надеяться, что об этом никто не доложит куда следует. Я выбрал направление, достал бластик, снял его с предохранителя, прицелился и, закрыв глаза, нажал на спусковой механизм.

Блоуш! Свууш!

Ахнуло как из пушки.

Я открыл глаза: передо мной лежала дорога шириной футов в двадцать и в тридцать ярдов длиной и вся залитая водой.

Я не сомневался, что скоро сюда примчатся охранники и все остальные. Наверное, здесь так полыхнуло, что можно было увидеть на несколько миль в округе — даже в тумане.

Я подождал.

Ничего.

Взлетело и приземлилось еще несколько самолетов.

Очень, очень уж мне не хотелось расставаться с этой платформой. Не было полной уверенности в том, что пираты не передумали и не вернутся, чтобы захватить мое золото. А мой дробовик не произвел бы особого впечатления на супернепробиваемый корпус пиратского «прыгуна». Но, подождав и увидев, что реакции на мой выстрел не последовало ни от тех, ни от других, я принял единственное оставшееся мне решение. Я сошел с платформы в струи бегущей воды и прошлепал по сделанному мной проходу до конца.

Ничего не видно и не слышно.

Мне не хотелось пускать в ход еще один бластик. Чего доброго я мог бы снести здание, если бы таковое оказалось на той стороне оставшегося снежного барьера. Я решил быть осторожным. Пошарив в карманах, я извлек режущий лучевой пистолет волтарианской полиции. Хоть и мешали лыжные перчатки на руках, я ухитрился установить его на режим наименьшей интенсивности. Прицелившись, я нажал на спусковой крючок. Пришлось сперва приспособить руку к отдаче, после чего я начал резать оставшуюся стену снега. Некоторое время она стояла, рассеченная на аккуратные блоки, затем под воздействием скрытого в режущем луче тепла развалилась, превратившись в водянистую массу.

Победа! Стена какого-то здания! Я опалил ее только слегка.

Оглянувшись, я увидел в клубах тумана темный силуэт своей драгоценной платформы. Потом снова взглянул на стену, немного подумал и выбрал левое направление. С помощью режущего луча я проделал проход вдоль стены. Там оказалась большая дверь, а в ней — дверь маленькая.

Я спрятал лучевой пистолет и, взяв в руки дробовик, открыл маленькую дверь.

Какое-то учреждение. Несколько стоек. Мужчины в фуражках передают по цепочке какие-то свертки.

Один поднял голову и посмотрел на меня без любопытства, этакий мясистый флегматик с красной, как свекла, рожей.

— Я? — сказал он.

— Шпрехен зи дойч? — спросил я.

— Я, — сказал он.

Ну а я не говорил по-немецки, поэтому толку тут не было никакого.

— Парля итальяно? — с надеждой спросил я.

— Наин, — отвечал он.

— (…)! — выругался я. — Как же мне говорить с вами?

— Пожалуй, — сказал он, обдумывая этот вопрос, — вы могли бы говорить вот так, как только что — по-английски.

Слава богам! Он говорил по-английски!

— Это грузовая таможня? — спросил я с надеждой.

— Только для навалочного груза, — уточнил он. — Если вы пришли, чтобы освободить это оружие от пошлины, таможня пассажирского вокзала…

— Ему пока еще ничего нельзя освободить от пошлины, — заявил чиновник, который был покрупнее, помясистей и еще более краснорожий, чем первый, подходя ко мне вперевалку. — Вам еще нужно сходить в иммиграционный отдел. Я пока еще не вижу у вас никаких документов. Иммиграционный отдел находится…

— Это оружие я ношу в целях охраны при перевозке золота! — объяснил я им. — Оно совсем рядом, на улице.

— Золото, — проговорил первый.

— Золото! — проревел сотрудник покрупнее.

— Ну что же, заносите его, — предложил первый.

— Мне не справиться, — сказал я. — Там двенадцать с половиной тонн.

— Подождите, подождите! — прокричал тот, что поздоровей. — Оставайтесь на месте! Не дышите, не шевелитесь. Мы все устроим!

Восемь часов спустя я нес вооруженную охрану уже гораздо более драгоценного груза.

В финансовых и родственных им делах обслуживание в Швейцарии поставлено на высокий уровень. Похоже, тут каждый имеет родственника или друга, у которого есть как раз то, что вам нужно. Они звонят куда надо. И, вероятно, их называют гномами, потому как работают они в любое время дня и ночи.

Удивительное место. Погода у них, возможно, и холодна, а дома скучновато серы, но в целом я видел Швейцарию только в розовом свете.

У начальника таможни был родственник, управлявший фирмой бронированных грузовиков; у того, в свою очередь, — братишка, заправлявший отделом золота в Цюрихской банковской корпорации; а у этого брата имелся кузен, работавший в банке пробирщиком. И никто из них не возражал, если его отрывали от оперы, любовницы или от жены и детей — неважно, в каком часу ночи, — чтобы ускорить мои дела.

Просто чудо. Милейшие люди! Лучшие на планете.

Всякий раз когда я шел в очередное по списку место, меня уже знали и ожидали.

Головокружительная ночь. Порой с замечательными высотами. Золото, по курсу на тот вечер, стоило 855,19 доллара за унцию. Выверенное и пробированное его количество, когда отбросили маскировку из свинцовых чушек, составило 301 221 унцию, то есть в переводе на деньги 257 601 186,99 доллара.

Но хорошие новости на этом не исчерпывались.