Сцены из нашего прошлого - Юлия Валерьевна Санникова

удивительно, какая бездна сведений по древней и новой истории помещалась в голову отца Иоанна. Да что там история! Протодьякон знал наизусть всю Псалтирь и церковный календарь, а также почти всех своих прихожан в лицо и по имени-отчеству. Не память, а бездонная бочка.

– На могилах совершается скромная тризна, – продолжал протодьякон, подрагивая от холода и мысленно переносясь из студеной ризничей – в вагаевской церкви, как читатель успел заметить, самые важные сцены разыгрывались именно в ней – к себе домой, представляя, как в теплой, натопленной горнице напьется горячего чаю, – посему местности, отведенные для кладбищ, надлежит содержать в порядке, а нарушение этого порядка полагать святотатством.

Лежлев кивнул. В последнее время обыватели слишком часто забывают патриархальные понятия, равнодушие взяло верх, с презрением относятся они теперь к священной памяти тех, кто отошед в мир иной. Не редкость на городских кладбищах поломанные кресты и разбитые памятники, сорванные образки и цветы лежат на земле вперемежку с нечистотами всякого рода.

– Разве полиция не должна ловить нарушителей? – робко вопросил отец Михаил.

Протодьякон недоуменно несколько раз кивнул головой.

– Око закона не зрит в обители мертвых, а могильщики и сторожа не всегда имеют возможность усмотреть за сохранением чистоты и порядка. Да то в городах! В малолюдных селищах иной раз и сторожей-то нет… А почему их нет? Гм, вот вопрос!

– Заборы-с еще порядок внутри сохраняют, некоторым образом. Или стены…

– Ну да, заборы… Понятно, что сохраняют… Кто же спорит? Без забора нельзя, да нешто у нас забора нет? Есть! Я и проверяющему говорил, что забор есть, а он говорит, такой у вас, мол, забор, что все равно, что нет… И как ему втолковать?

Отец Иоанн ругнул епархиального инспектора и задумался.

Вспомнил он, как прошлым летом, на следующий день как похоронили подпоручика Цугундерова, умершего, по словам его друга и собутыльника Вани Дядьева от солнечного удара, а на самом деле от паленой водки, на кладбище разбойным образом проникло стадо коз, принадлежавшее жившему по соседству фельдшеру Егорову. Животные нашли в ограде слабое место и не иначе как наущению Сатанаила направились прямиком к свежей могиле, сожрали лежавшие на ней два венка, не тронув ленты, разворошили земляной холм, после чего возлегли меж крестов, пока их не разогнал Ваня Дядьев, пришедший помянуть друга.

Изгоняя коз, Дядьев нечаянным образом повредил мраморное надгробие помещицы Благовидовой, из-за чего родственники усопшей жаловались на него и на приходского священника в городскую думу.

– Забора у нас нет, ишь – продолжал ворчать отец Иоанн. – А если и нет, так что ж теперь нас за это анафеме предать? А в других местах как? Будто во всей епархии в одном Вагае порядку нет. Позвольте! А мы вам докажем, что есть, есть порядок. То есть нет порядку везде…

Отец Иоанн кипятился и оттого речи его становились все более и более расплывчатыми. Лежлеву деваться было некуда, поэтому он приклонял ухо и самым сочувственным образом кивал головою.

Выслушав последние наставления отца Иоанна, получив благословение и узелок с провизией, собранный матушкой Пелагеей, супругой протодьякона, отец Михаил, перекрестясь и присев на дорожку, отправился в Тобольск. Ехал на перекладных, ночевал на постоялых дворах.

В одном месте к нему было пристали, чтобы совершил отпевание крестьянина, замерзшего в дороге. Лошадь, благодаря, видно, тому, что была упитанной – хозяин хорошо о ней заботился, каким-то чудом вывезла его к постоялому двору. Мужик сидел на козлах, держа в руках поводья, совсем мертвый. Блаженная улыбка кривила губы, голова склонилась набок, лицо и одежду покрывал густой сахарный иней.

Лежлев долго и проникновенно объяснял гражданам, что совершать таинства не имеет права, но те объяснений не слушали и стояли на своем. Особенно наседали двое: муж и жена, молодые крестьяне, ехавшие торговать солониной.

«Вот лишний пример того, что молодому поколению недостает нравственного чувства веры и долга, – думал про себя отец Михаил. – Сегодня они дьякона отпевать заставят, завтра могилы родственников оставят без присмотра, а послезавтра, не дай Бог, таинство крещения отринут».

Диспут относительно мертвеца был прерван судебным приставом, который при начале спора не присутствовал, поскольку только что приехал. Широко распахнув дверь и напустив в избу ледяного воздуха, пристав, разобравшись в деле, постановил не попрекать дьякона замерзшим покойником, ибо к исполнению сего обряда прав он не имеет, а значит, отказываясь отпевать, поступает по закону.

В Тобольск Лежлев приехал после обеда, когда низкое зимнее солнце зажгло железные крыши домов и маковицу церкви Святой Софии, на шее которой, согласно описанию, помещенному в Тобольских епархиальных ведомостях, изображены были в полный ее, этой шеи рост – Христос с двенадцатью апостолами. Остановился в гостинице, в самом дешевом номере с оконцем, выходившем на узкий внутренний дворик. Из-за скудного света, а может потому, что так оно и было на самом деле, комната казалась чистой и без тараканов.

На следующий день отец Михаил отправился на кладбище.

Кладбище в губернском городе Тобольске имелось одно для всех христианских исповеданий. На нем хоронили и православных, и схизматиков без разбору, предпохоронные таинства, однако, совершались исключительно по греческому канону. Располагалось оно вне городской черты, почти за двести пятьдесят сажен от жилых мест, рядом со слободой, или, как стали сейчас выражаться, смежной с городом Завальною деревней.

Подошед к кладбищу, Лежлев увидел каменную церковь, а рядом с нею деревянный двухэтажный дом, в котором, как он рассудил, должны были жительствовать священнослужители. И не ошибся.

В проводники к нему вызвался некий отец Назарий, такой же как и он дьякон.

По дороге к погосту отец Назарий, небольшого роста худой брюнет, лет двадцати пяти с чахоточным лицом и водянистыми глазами рассказал, что дом для клира построен год назад на пожертвования мирян. Прибавил еще, что в этом году померзла тьма-тьмущая народу. Про то, приходил ли к ним инспектор из епархии, не помнил. Может был, а может не был, Назарий за ними не следил.

В двух шагах от дома имелось еще одно здание, такое же деревянное, но только в один этаж, выстроенное на столбах и обшитое снаружи и снутри тесом. Рядом с ним стоял хлебный амбар, в котором кроме хлеба наверняка был и овес, и сено и другие разные припасы. Тобольские попы жили в довольстве. Известное дело, губерния.

– Это для могильщиков. Здание старинное, без лишка восемьдесят лет тут стоит, – пояснил Назарий, указывая рукой на тесовый дом.

Чуть поодаль шумел густой дикий лес, ветер тоскливо пел в сосновых кронах, снежные вихри крутились под ногами.

У ворот погоста поставлена была