Сцены из нашего прошлого - Юлия Валерьевна Санникова

воображении его промелькнул перевернувшийся в гробу труп со скрюченными пальцами, заходил образ умершего два года назад кривого мельника, одного повесившегося крестьянина, утопленницы Маланьи, которую утащило под лед в прошлом году.

– Как же сие зло отвратить? – голос отца Сергия вернул Лежлева из мира грез, и он раскрыл глаза. – А вот как. На городских кладбищах следует устроить особые помещения для приема мертвых тел, на которых, так сказать, имеются признаки не угасшей еще окончательно жизни. Верно я говорю? Непонятно, почему до сих пор до такого никто не додумался?! И расход незначительный. Два небольших покоя – один для мертвецов, другой – для сторожа. К сторожу провести звонок на проволоке, другим концом примотанный к руке сомнительного мертвеца. Да дров в сторожку на обогрев. Вот и все!

После чаю и дружеской беседы Лежлев потянулся и встал… Ему захотелось выйти наружу. Походив немного по горнице, попрощавшись с отцом Сергием, он отворил скрипучую дубовую дверь и вышел. На улице давно уже кончились сумерки и наступил настоящий лунный вечер. Дождем не пахло, но с реки тянуло холодом. В домах светились огни.

Лежлев вернулся на постоялый двор. Там он собрал свои пожитки, помолился на ночь, спросил, когда назавтра отправляется почтовая телега, лег и забылся тихим непробудным сном.

Если придерживаться строго летописного порядка, то не дальше, как через четыре дня после отъезда из Тюкалинска, отец Михаил, сидя за чаем на заезжем дворе не то в Чумашкине, не то в Абатском, вспоминал свое путешествие. Состояние у него было блаженное, словно он выздоровел после тяжелой болезни, ум замирал от смутных предчувствий, он смотрел по сторонам и улыбался без всякой причины.

Он вспоминал посещенные им разные кладбища, ольховые заросли, седые от инея на кладбище в Таре, гробовую тишину Ишимского погоста. Белые поля от леса до горизонта, сменившиеся непролазной грязью, по мере его путешествия. Кресты покосившиеся, стоящие ровно, деревянные, металлические, с облупившеюся краской, с железными табличками, украшенные гирляндами цветов. Гранитные памятники, гладкие, с щербинами, расколотые на две, на три части, в застарелых ржавых пятнах, с позолоченными буквами. Провалившиеся могилы и мавзолеи, насыпанные холмы свежей красно-серой земли. Стада коз, бродящие по Тобольской губернии словно паломники по Святой земле. Священников и дьяков, величавых и кротких, истасканных и чахоточных. Храмы, соборы, церкви, часовни, сторожки, трапезные, караульные избы, просвирни, ограды, заборы, стены из бревен. По временам среди воспоминаний слышались ему церковное пение и тихий плач. Эта картина привиделась ему теперь. Помнился и мужик, застрявший с возом в снегу. Выбрался ли, нет, мужичина? Али стоит по сию пору в сугробе.

«Вестимо, выбрался. Чай, и сугроб-то уж тот растаял, – подумал про себя отец Михаил. – Эх, скорей бы домой».

Когда он ложился спать на постоялом дворе или просыпался от того, что его укачало в бричке, приходили на память различные моменты из знакомства его с тобольскими кладбищами. В основном они были светлые, от них щемило радостью сердце, поэзия прошлого держала его в своем сладостном, безоблачном плену. Ему хотелось ехать и ехать, но в то же время хотелось скорее попасть домой.

Не будем доле держать читателя во мраке неизвестности. Не суждено было отцу Михаилу вернуться в Вагай и поведать кому бы то ни было о своих приключениях. На седьмой день обратного пути он во время остановки поел вяленой рыбы и на следующий день слег. У него начался жар, открылась рвота, через шесть часов после этого его разбил паралич. Вызванный к больному доктор осмотрел горло, выслушал пульс и развел руками. По его мнению, больному ничем нельзя было помочь.

Тело новопреставившегося раба Божьего Михаила было выслано в Вагай с наказом уплатить за перевозку по установленной таксе. Похоронили отца Михаила на Вагаевском кладбище, вблизи церкви, бесплатно, ибо в Вагае за похороны денег не брали. На могиле поставлен был гранитный обелиск и высечена надпись «Спи спокойно, дорогой друг». На помин души Лукерья Ильинична пожертвовала пять рублей.

Письмо бывшего завмага Данилова товарищу Сталину

1 декабря 1951 года.

Дорогой, Иосиф Виссарионович!

Пишет к Вам Данилов Захар Петрович, бывший заведующий магазина из Зайковского райпотребсоюза. Существующее положение в нашей системе потребительской кооперации и в целом по Свердловской области вынуждает меня обратиться к вам с информацией и просьбой. Информировать хочу о  сложившейся ситуации, а просить о содействии и помощи. Умоляю выслушать меня до конца и по возможности принять меры, в том числе, если потребуется, самые суровые.

В течение долгого времени я верой и правдой служил социалистическому государству. Когда стране нужны были мои руки, я без промедления предоставлял их ей, если требовались мозги – я тоже был в первых рядах. Теперь я хочу сообщить партии и Вам, дорогой Иосиф Виссарионович, как претворяются, в кавычках конечно же, священные ленинские заветы в нашей Свердловской области. Постараюсь использовать для этого все свое красноречие, коего, уверяю Вас, у меня предостаточно.

Прежде чем перейти к делу, хотелось бы поблагодарить за те великие дела, совершенные Вами на благо советского народа. Тяжелую ношу приняли Вы, товарищ Сталин, в годы Великой Отечественной войны, Вы спасли нашу страну от врага, но от надвигающейся старости Вы, увы, спастись не можете. Эта мысль засела в моем мозгу так глубоко, что ничем не вытравишь. Миллионы людей на планете с удовольствием бы пожертвовали жизнью, чтобы продлить Вашу жизнь на сорок, пятьдесят, шестьдесят лет. Но к сожалению, медицинская наука пока не располагает механизмами для удлинения человеческого существования.

Утрата мирового авторитета в вашем лице, дорогой Иосиф Виссарионович, будет серьезнее, чем утрата половины населения планеты, ведь Вы столько сделали для дела мира, для всего человечества. Осознав этот факт, я решил во что бы то ни стало, найти средство, способное продлить Вашу жизнь. Ведь люди, подобные Вам, рождаются раз в тысячу лет!

Я долго мучился вопросом, изучал различную медицинскую литературу, и пришел к выводу, что искать продлевающее жизнь снадобье следует среди народных средств. В одной книге я прочел, что древнегреческий математик Пифагор советовал в качестве эликсира долголетия мёд. Рекомендация Пифагора показалась мне обоснованной. Сам лично знаю человека, дожившего до 102 лет. Это Мурашов Иван Трофимович, жил он в Бичурском, это недалеко от Зайково. Сколько его помню, Иван Трофимович занимался пчеловодством, пасеку устроил прямо во дворе. Всю жизнь на свежем воздухе, мед употреблял ежедневно и дожил вот до ста годов. И еще дольше бы жил Мурашов, да отравился грибами. Как выяснилось, в грибах Мурашов не так