Тревожный берег - Владислав Шурыгин

— Должны. Иначе всю госпитальную медицину надо переквалифицировать в управдомы.

Довольный своим отношением к медикам, двадцатилетний крепыш Кучеров дернул за околыш полевую фуражку и протянул крепкую, сухую ладонь:

— Ну, будь здоров, Андрей! Всего! Как похудею здесь, попрошусь на тридцать третий.

— Милости просим. Только и у нас не поправитесь, это точно.

Да и вряд ли лейтенант Кучеров у себя на точке похудеет. У него от природы широкая кость. Оба поняли друг друга, засмеялись.

— Ну, всего!

— А мы же на партсобрании еще встретимся, — начал было Русов, но лейтенант Кучеров кивнул на вращающиеся антенны станции;

— Дежурю.

Едва лейтенант отошел, как Андрея окликнули:

— Товарищ сержант! Ру-сов!

У края капонира стоял нескладный солдат в гимнастерке, расстегнутой до пояса, — дизелист Цибульский. Тот самый, которого перевели сюда с тридцать третьего поста на перевоспитание. Дружок Бакланова.

— Приветствую вас, — сказал Цибульский и жестом испанского гранда снял панаму, махнув ею перед собой. — Прошу прощения, мы нынче — кот ученый, все ходим по цепи кругом, и отойти, сами знаете, нельзя… — Цибульский имел в виду работающую в капонире станцию и то, что он сейчас дежурный дизелист. — Как там, на тридцать третьем? Не обижаете наших ребят, товарищ сержант?

— Да кого как, — уклончиво ответил Андрей.

— Это зря. Не надо обижать «стариков». Им служит. ь-то осталось всего девяносто три дня…

Андрей улыбнулся. До чего же Цибульский похож на Бакланова! А внешне вроде полная противоположность — высок, черняв, глаза с грустинкой.

— Уедут домой живыми, здоровыми, — шутливо пообещал Русов.

— У меня к вам просьба. Я Филиппу письмо написал. Так зачем загружать почту, и опять же фактор времени. Обождите секунду — оно в дизельной.

Он метнулся к станции, нескладно махая руками, исчез в капонире. Андрею не хотелось брать это письмо. А вдруг в нем какие-нибудь разговоры «об выпить». Так, кажется, говорит одессит Цибульский. За Цибульским такое водилось. Что может быть нелепее, чем сержант, выступающий в роли связного между двумя солдатами, решившими…

А, ладно! Придумать шут знает что можно. Письмо есть письмо. Да и с чего вдруг все эти мысли. Служат люди в разных населенных пунктах. Им встретиться не так-то просто…

Прибежал запыхавшийся Цибульский:

— Вот. Будьте любезны!

— Передам. — Андрей взял конверт и едва сдержал улыбку. Красным карандашом от угла к углу было написано традиционное препровождение: «Почтальон, шире шаг!»

— Больше никаких поручений и пожеланий? — спросил Андрей.

— Увы…

Цибульский хотел еще что-то добавить, но его позвал лейтенант. Андрей заметил — Цибульский встрепенулся, пальцы его поспешно пробежали по расстегнутым пуговицам гимнастерки, точно по кнопкам баяна, и пуговицы застегнулись все до единой. И еще одно запечатлелось в памяти: значок в виде щитка, на значке цифра «2». А ведь больше двух лет у Цибульского был третий класс… Значит, сдал на второй. Подтянул его все же лейтенант Кучеров. Конечно подтянул. Вот сейчас слышен их разговор:

— Горючее в ГСМ почему не закатили?

— Как же не закатил, товарищ лейтенант? Закатил и перекачал, а это уже пустые бочки, тара, так сказать… Увозить-то не моя забота.

— Добро. Не отходите от станции.

…До начала партсобрания Русова вызвал к себе капитан Воронин. Подробно расспросил, как идут дела на посту, в чем требуется помощь. Маслов сразу от дверей протянул руку, поздоровался. Присел на корточки возле открытого шкафа и, копаясь в бумагах, спросил у Воронина:

— Насчет разнарядки говорили уже?

— Успеется, — недовольно буркнул капитан, и Андрей понял, о чем речь. Об училище. Видно, прибыла разнарядка, а с сержантами еще раньше говорили на эту тему. Все Маслов старается. Послушаешь его — вообще вроде бы и незачем возвращаться в народное хозяйство. Боевая готовность, обороноспособность страны! Правда, на подобные беседы вызывались не все сержанты. Есть один, который сам рвется в военное училище, а ему замполит напрямик рубит: «Рановато вам, товарищ Кузько, об офицерских погонах думать. Послужите еще полгодика, оправдайте звание младшего сержанта, подтяните расчет, а тогда и…»

Странную позицию занимал во всем этом капитан Воронин. В разговоре замполита с младшим сержантом Кузько ротный полностью поддерживал Маслова. Даже сам вставлял веско: «Заслужить надо! В войну только за геройство откомандировывали в училище». Кстати, и сам он, Воронив, именно так в сорок пятом и был откомандирован на курсы младших лейтенантов.

Когда же дело касалось агитации передовых сержантов, капитан Воронин умолкал, уходил в себя. Только крутил пальцами карандаш да изредка покашливал. Понимал, армии нужны молодые офицерские кадры, но в то же время думал, что отъезд в училища лучших сержантов неизбежно ослабит его роту… Мало кто знал тайное тайных Воронина, его наивную боязнь: «А вдруг все сержанты роты захотят в училища?» Не знал об этом и сержант Русов. Только замечал, что отмалчивается командир роты, когда заходил разговор об училище. Не все сержанты мечтали остаться в армии. Были и такие, которые почтительно отказывались от училищ. Спасибо, мол, за доверие, но нас ждут города и хаты, будем двигать промышленность и сельское хозяйство. А Русов желает в училище, и непременно в летное.

— В радиотехническое иди, как штык попадешь! — советовали ребята.

Спасибо. Андрею нужно только летное, где истребителей готовят.

И вот Воронин на вопрос Маслова буркнул: «Успеется!»

Андрей посмотрел на замполита, на его плотную, обтянутую летней рубашкой спину. Старший лейтенант, словно уловив вопросительный взгляд, обернулся и заговорщицки подмигнул. Андрей почувствовал, как заколотилось сердце. Сегодня он все узнает! Сегодня все решится!

На собрании шла речь о подготовке к предстоящим учениям «Щит неба». От каждой точки выступали коммунисты. Выступил и Андрей. Рассказал, как готовится тридцать третий пост, что сделано, что в ближайшие дни сделают.

— Как сейчас с дисциплиной? — спросил Воронин.

— Нормально.

— Это среднее понятие. Хорошо или удовлетворительно? — доискивался старшина Опашко.

— Удовлетворительно.

Опашко кивнул, что, очевидно, означало: «Вот так. Конкретненько». Это его любимое слово.

После собрания Воронин сказал Андрею:

— Зайдите ко мне!

Когда Русов зашел, капитан достал из стола тоненькую книжицу и протянул ее через стол:

— Ознакомьтесь!

Андрей торопливо пробежал глазами указания по отбору кандидатов в военные училища, списки и адреса военных училищ. И здесь его подстерегало самое неожиданное. Летные авиационные училища были аккуратно перечеркнуты тушью. Где-то и кто-то каллиграфическим бездушным почерком дописал: «Только из частей ВВС». Лишь одно авиационное радиотехническое подчеркнуто. Той же рукой на полях поставлено: «2 места».

Русов снова перелистал книжечку. В правом углу ее стоял штамп и учетный номер. «Пришло из штаба. Но почему вычеркнуты летные училища и военно-морские тоже? Неужели стране не нужны военные летчики и моряки?»

— Товарищ капитан, а моего здесь нет!

— Да, нет.

— Почему только из ВВС брать солдат в летные училища? А если я хочу только…

— Видно, такое указание, товарищ сержант, — перебил Воронин. — Документ прибыл из штаба, и обсуждать его мы не имеем права.

— Да я не обсуждаю. И не приказ это, а всего-навсего разнарядка… У кого мне узнать, почему летные училища вычеркнуты?

Воронин удивленно взглянул на Андрея: непривычен ему такой разговор, такой напор, да еще от сержанта. Капитан насаждал беспрекословное повиновение слову командира. Слову! Не говоря уже о приказе. А здесь эта настойчивость… Воронин сдержался, раздраженно бросил:

— Обратитесь к замполиту. Он вам все разъяснит.

Но и Маслов ничего не разъяснил. Сам удивленно по-перекидывал страницы туда-обратно, поскреб пальцем лоб:

— Действительно непонятно. Значит, летные и морские… Та-ак…

Воронин недовольно кашлянул, что, конечно, означало: «Нашел время удивляться», но Маслов будто бы и не слышал этого. Воронин вышел, и Русов облегченно вздохнул. Почему-то присутствие ротного сегодня его тяготило.

— Ну что я могу тебе сказать… — Маслов побарабанил пальцами по бумаге, подумал и, глядя Андрею в глаза, твердо пообещал:

— Разберемся. Попробуем разобраться. Тебе позвоню. Не вешай нос, товарищ сержант! Мало ли какие вводные бывают. Мне бы знать заранее, а я не посмотрел, закрутился. Собрание ведь.

На душе у Андрея тяжело. А вдруг и Маслов, выяснив, скажет: «Все так. Сделать ничего нельзя».

…Андрей так задумался, что не сразу понял, к кому относились слова девушки-телефонистки: