Тревожный берег - Владислав Шурыгин

— Ну и как чемодан? — весело спросил Филипп.

— Ничего. В порядке.

— Значит, скоро имеем шансы запечатлеть мой сиплый голос?

— Точно, мой друг. Точно…

Бакланов сказал, глядя на Славикова:

— Слушай, Ника, есть дело. Я сейчас в совхозик… часочка на два, три… Ну, пока его нету. Один человек, как собрание закончится, позвонит из Морского. К тебе просьба — прикрой, включи огонек на мачте. Слышишь, что ли?

— Огонек? На какой мачте? — копаясь в схеме, спросил Славиков.

— «Какой, какой»! Лампочку на мачте радиостанции. Ну ЗОЛ по-технически, а?

— Нет.

…Солнце садилось за дальней береговой косой. Жара спала. Наступил мягкий южный вечер, когда сонный воздух приобретает движение, начинает жить и освежать. Можно, сидя возле домика, отдыхать, и думается и мечтается в такие часы хорошо.

Рогачев задумчиво пощипывал струны старенькой, видавшей виды гитары. Пальцы привычно брали аккорды, и таяли в вечернем воздухе густые и недолгие, точно вздохи, звуки басов… Может, Володя Рогачев снова сочинял песню. У него такое случается. А может, снова — в который раз! — вспоминал прошлогодний смотр художественной самодеятельности…

Тогда они с Филиппом написали песню «Поют ветра». Филипп — слова, Володька — музыку. «Прорвались» с нею на заключительный концерт… Забудешь ли?

…Переполненный зал. Гул голосов — точно прибой. Рогачев торопливо подстраивал гитару… Надо же было третьей струне зафальшивить перед самым выходом на сцену… Рядом стоит щеголеватый улыбчивый младший сержант — ведущий концерта. Поглядывает свысока. Торопит, как большой начальник: «Давай быстро, а то пропустим тебя!»

Нет, Рогачев не хотел, чтобы его пропустили. Хорошую песню попробуй сочини!

Володя вышел на сцену. Яркий свет «юпитеров» слепил, мешал видеть, что там в глубине зала. Да и не до этого было. Успел только заметить в первом ряду генерала — командира части. Запел:

Поют ветра в параболе антенны…Поют ветра над станцией моей…

Песня прозвучала что надо! Рогачев помнит, как взо- рвался аплодисментами зал, помнит трубные выкрики «бис!» и то, как генерал, благожелательно улыбаясь, что-то сказал сидящей рядом жене, а затем дал знак начальнику клуба. И песню повторили.

Есть что вспомнить Рогачеву!

Как раз тогда его назначили командиром отделения, и он с недели на неделю с тайной надеждой ждал приказ о присвоении сержантского звания. Ах как нужно ему было сержантское звание! Одно оно провело бы. незримую командирскую грань между ним и ребятами. Стал бы настоящим командиром, сумел бы, как говорил лейтенант Макаров, привести всех к общему знаменателю…

Но шли дни и недели, он оставался все тем же ефрейтором Рогачевым, каким знали его ребята год назад. И странное дело — не было внутреннего убеждения, не было сил привести к общему знаменателю главных виновников его командирского крушения, Цибульского и Бакланова.

Умели они влезть в душу, приятно пощекотать самолюбие молодого отделенного обращениями: «Слушай, командир…», «Разреши, командир…».

Только сейчас по-настоящему осознал их тактику, понял, где спасовал, где надломился…

Когда на точке находился лейтенант Макаров, любивший прикрикнуть и пошуметь «под Воронина», Бакланов и Цибульский были как все: «Так точно», «никак нет», «разрешите, товарищ лейтенант…» И даже: «Товарищ ефрейтор…» Это к нему, к Рогачеву… А стоило лейтенанту уйти домой, в совхоз Прибрежный, на посту начиналась другая жизнь, тут уж царствовали «старики». Как преображались они, как выпячивали груди! И представьте себе, умели командовать! Обращались к Далакишвили и Славикову: «А ну ты, салага!», «Принеси, салага…», «Сделай, салага…».

Откуда усвоили они понятие, что старослужащему, солдату третьего года службы, даны особые привилегии? «Вот послужишь с наше, станешь „стариком“…» Точно стать «стариком» — некий далекий рубеж, отличие, приходящее с годами. Они старались приучить к этому молодых солдат, как сами в свое время были приучены кем-то…

Сначала удавалось. И Рогачев не видел в том угрозы своему командирскому авторитету. «Старики» ничем не уязвляли лично его. Отдает он Цибульскому приказание навести порядок в домике — слышит в ответ: «Добро, командир». Скажет Бакланову: «Что-то грязно у тебя в дизельной» — и снова слышит: «Будет порядок, командир».

Смотришь, а порядок в домике наводит Славиков, гнет свою незагорелую спину, ползает на коленях с мокрой тряпкой в руках. В дизельной же трудится Далакишвили… Через час-полтора все блестит и горит, а Бакланов с Цибульским азартно режутся в шашки. Так жили…

С Кириленко «стариковство» не прошло. Как-то Рогачев застал его и потных взъерошенных «стариков» возле умывальника…

Разберись тогда Рогачев во всем или скажи ему тот же Кириленко хоть слово по сути дела… Но Кириленко прогудел: «Ничего не происходит, товарищ ефрейтор. Трошки спорим».

Не побороли его «старики». Видно, не последнюю роль сыграло то, что Иван от природы был широк в плечах да и силенку имел немалую.

Славиков тоже сравнительно быстро вышел из-под влияния Цибульского и Бакланова. Как только огляделся немного, понял, что к чему в службе, так и отошел от «стариков», перестал выполнять их приказания. Может, эрудиция Николая Славикова, его техническая грамотность тому способствовали… Ведь никто на точке, даже лейтенант Макаров, не мог так доходчиво и понятно объяснить устройство и принцип действия компаундного двигателя, таинство магнитных полей… Одно слово — высшее образование! Когда собирался в комнате расчет п приносилась большая школьная доска, со Славиковым происходила метаморфоза. Он преображался на глазах. Как увлеченно, интересно объяснял, рассказывал!.. Даже лейтенант Макаров, подперев ладонью щеку, сидел внимательный и чуточку удивленный, точно ученик. Во время таких занятий Славиков мог строго и в то же время естественно одернуть нарушителя: «Бакланов! Вы что рисуете?» Филипп с боязливой покорностью закрывал тетрадь, спешил заверить, что это он так, просто карандаш пробовал… Цибульский же, когда ему делали замечание, краснел как рак — то ли от злости, то ли от тоски — и тяжко, на всю комнату, вздыхал.

А сегодня Рогачев — бывший командир. Мечты о сер-жантстве, об отличном расчете и всеобщем признании его талантов лопнули как мыльный пузырь. И теперь трудно, ох трудно перешагнуть через свое уязвленное самолюбие! И успокаивает себя Рогачев мыслью, что служить-то осталось какой-то год, что время пройдет быстро. Вернется в Ленинград, поступит в институт. В какой — он пока не решил, но что будет учиться, дальше — это точно…

Стали сгущаться сиреневые сумерки. Подышать свежим воздухом вышел и Славиков. Радостно сказал Рогачеву:

— Все, Володя, кажется, вышло. Будем теперь такие записи делать! У тебя закурить есть?

Рогачев ответил:

— Баклаша принесет.

До Славикова не сразу дошел смысл этих слов. Думая о своих делах, он неторопливо шел по белеющей дорожке к морю.

Спустился по ступеням к «Золотому пляжу», присел на теплый ноздреватый камень, который почему-то зовут валуном откровенья. А ребята любят посидеть на этом камне. Удобный он какой-то.

По привычке Славиков хотел было искупаться. Руки сами потянули через голову майку, но вспомнился разговор с Русовым, его пронзительный, чуточку насмешливый взгляд. Это когда с Баклановым в море купались без разрешения. Вспомнился и короткий разговор. Как неловко было…

Вроде бы ничего не обещал сержанту. Без слов поняли тогда друг друга. Был бы Русов здесь, спросил бы у него… Но Русова нет. «А может, искупаться? Все равно не узнает. Не узнает?.. Что с того, что он не узнает?! Распустил ты себя, распустил… Педагог, называется… Русов нон с десятилетним образованием и по возрасту младше, а в нем самодисциплины ого сколько! Сразу поставил себя как надо, и невольно его чуть ли не по имени-отчеству величать хочется. Авторитет! А я? Бакланов, елки зеленые, в сообщники меня берет, просит прикрыть… Что я ему ответил? Не помню… А Володька Рогачев, оказывается, тоже в курсе дела: Баклаша курево принесет. Дела… Как же быть? Уравняться с Баклановым, исчезнуть, раствориться в его делишках, избрать тихую тактику Рогачева? Рогачеву бы тоже надо помочь, а то сник он как-то, точно птица с подрезанными крыльями. А ведь я еще, кажется, могу ему помочь… Да, смогу! И Баклаше этому тоже! Вот явится он сегодня, и скажу ему в глаза при всех… Ставь, мол, точку, Филипп. Всё! Отбегался. Отшкодил».

Славиков глубоко вздохнул и заспешил наверх. Он взбежал по ступеням. Прошел мимо Рогачева запыхавшийся, стремительный. Рогачев изумленно следил за ним… Николай подошел к радиомачте. У самого верха ее тотчас засветились два красных огня. Обратно к домику Славиков шел медленней, хмурился. Рогачев спросил: