Тревожный берег - Владислав Шурыгин

Капитан Воронин задумчиво смотрит на решетчатые крылья антенн станции, и кто-кто, а он-то наверняка уже видит на бугре другую станцию, как говорят художники — «другой пейзаж». Управится ли он с новой техникой?.. Он еще попробует, постарается. Вроде бы есть еще порох в пороховницах…

К телефону вызвали лейтенанта Макарова, и Бакланов ответил, что лейтенанта сейчас нет. К нему семья прибыла. Устраивается.

— А что ему передать?

— Передайте, чтобы завтра старший сержант Русов А. И. выехал в батальон за проездными документами в военное училище. Алло?

— Да, слышу, слышу! Не глухой. Передам.

Бакланов кладет трубку. «Ну вот и все. Послезавтра Русова здесь не будет». И почему раньше Бакланову все время казалось, что день, когда он скажет «прощай» сержанту Русову, будет для него лучшим в жизни?

А день самый обыкновенный. Серый даже. И солнца нет. Надо же… Куда улетучилась радость? Беспокойство какое-то. Словно чего-то не будет хватать.

Бакланов махнул ладонью, шагнул к дверям, столкнулся с Резо.

— Слушай, Филипп, прокладки ты брал, да?

— Между прочим, завтра сержант уезжает, — точно не слыша его вопроса, сказал Филипп.

— Сержант? — округлил глаза Резо. — Русов? Как уезжает? — Резо замахал руками: — Вай, слушай, зачем ты шутишь? Он не скоро уезжает. Сам говорил, что через неделю уезжает.

— Завтра. Сейчас только сказали. — Филипп кивнул на телефон.

— Вай, вай! — сокрушался Резо, и глаза его наполнились гневным масленым блеском, поднеси спичку — вспыхнут. Он яростно стукнул по дверному косяку: —Нет, ты мне скажи, Филипп, почему, как хорошего человека встретишь, так обязательно потеряешь? Почему так, Филипп, а?

Сидят в домике трое молодых солдат. На столе перед ними схемы и замасленные страницы раскрытых инструкций. Двое зубрят, а третий, подперев кулаком щеку, смотрит в окно…

Доносятся звуки гитары, а голосов не слышно. Сейчас старослужащие, точнее, весь прежний расчет поста там, на обрыве. Понятное дело: им надо проститься, побыть имеете. А кому-то и у телефона нужно дежурить — не им же, если завтра уезжает их старший сержант. Да, их. Потому что они, вновь прибывшие, почти не знают его. Да и не узнают. Как не узнают, что Володя Рогачев вторично назначен старшим оператором. Для них он безгрешный, «железный» начальник. Только теперь он — младший сержант, а не ефрейтор. Дело не в должности и не в ранге. Дело в принципе. Нормальном человеческом принципе. И если хотите, в самоутверждении. Ты был отстранен как не справлявшийся, не сумевший выполнить трудную, но необходимую для военного дела работу, а кто-то другой, тот же Андрей Русов, сумел и справился, но ты со временем тоже кое-что понял, осознал. А не назначили бы снова младшим командиром, осталось бы при тебе на какое-то время чувство далекой затаенной обиды: командиры, мол, не заметили, не поняли того, что ты уже не тот, прежний, и что тебе можно доверить…

Без особых восторгов, внешне очень даже спокойно, принял Володя Рогачев свое новое назначение. Улыбнулся на баклановское: «Настало двоевластие. Два сержанта на расчет». Коротко ответил на дружеское рукопожатие ребят..

Словом, не зря капитан Воронин теперь считает, что сегодня расчет тридцать третьего поста не тот, что был раньше. Так оно и есть. Воронину или Маслову услышать бы разговор Филиппа с одним из молодых солдат. Вот такой разговор.

— Ну и как оно там сейчас, на гражданке? Как жил-то?

— Нормально жил. На заводе работал, по выходным отдыхал, по праздникам всей бригадой в рощу гулять выезжали.

— Здесь тоже нормально будет. Ребята что надо. Главное, не сачкуй… На отдых не настраивайся. Думаешь, море, солнце, пляж — курорт? Нет! Здесь, брат, будут у тебя сплошные тревоги. Такая служба. При нас — тревоги, и для тех, кто после тебя придет, их тоже хватит. Зато там… — Бакланов кивнул в сторону совхоза Прибрежного. — Там, брат, все спокойно будет.

Сейчас Филипп сидит на берегу рядом со всеми. Он не в духе, и есть на то причина. Глупая, сам сознает. Но все же причина.

Заходили они с Русовым в библиотеку. Андрей — сдавать учебники, рассчитываться, а Филипп, как обычно, взять что-нибудь почитать да заодно и «поплавки проверить»: как там она поживает, долго ее не было. Филипп еще только подумал, а Русов уже спросил: «Как, Юли, ваши студенческие дела?» — «Спасибо. Я поступила на заочное». — «На литфак?» — «Да». — «Поздравляю!» Глаза у нее сияли радостью. Была в них родниковая чистота, гордость и еще что-то тайное, хранимое любой девчонкой, — какие-то свои мысли о парнях, разговаривающих с ней. Андрей протянул через барьер руку — поздравил Юлю. Что оставалось Филиппу? Он был рад прикоснуться к Юлиной руке, но не любил быть вторым, повторять чьи-то слова и ритуалы приличия… Однако тоже поздравил. «Какая теплая и нежная у нее рука! Карие солнышки глаз спокойно глядят в самую душу. Нет, хороша девчонка! Ей-богу, хороша! Простила или нет? Кажется, простила. И наверное, уже забыла все, что нас хоть как-то связывало. Все, все забыла…» Стало грустно, досадно. Потому что она сказала, опять же ему, Русову: «Вы приезжайте сюда как-нибудь!», а тот: «Обязательно приеду!»

«А между прочим, ему-то все это к чему? Попадет он в свое училище, и едва курсантские погоны наденет, как она, та, что сюда приезжала, возьмет его в руки. Распишет на себе законным порядком и — прощай на веки вечные Прибрежный и все, что в нем находится. Словом, тю-тю! Ну, а раз так, то о чем печалиться, на что же злиться?»

Такое думалось Филиппу, и все же чувство ревности и глупой досады не отпускало, не проходило.

А Русов? Он давно уже забыл о Юле, об их последнем с Баклановым визите в библиотеку. Андрей и не заметил ревнивого взгляда своего сослуживца. Он обещал приехать вполне серьезно — действительно думал здесь когда-нибудь побывать…

— Вот Андрея проводим, а Ивана встретим… Диалектика… — нарушил молчание стоящий Славиков. Умолкла гитара. Недовольно загудев, успокоилась на каменистой земле возле Володи Рогачева.

— Жаль, что ты его, Андрей, с орденом не увидишь… — заметил Рогачев и мечтательно улыбнулся: — У нас на точке свой орденоносец! Здорово, а, ребята?

— Вай, сколько радости будет! Вано с орденом! Завидно, Филипп?

— Чудак! — только и произнес Филипп. Усмехнулся и погрустнел оттого, что взгляд его задержался на руке. Резо, на именных командирских часах… «Ничего, — сказал себе Филипп, — и в народном хозяйстве людей отмечают. И орденами тоже. Вот двинем с Цибулей в рыбаки и — „лети с приветом — вернись с ответом“! Когда-нибудь и встретимся. Вот так-то…»

И снова была тишина. И снова сидели все рядом и смотрели на море, на далекий дымок словно игрушечного парохода.

— Ребята, споем нашу любимую, а? — предложил Русов. — Где я теперь ее услышу…

— Давай, — склонился над гитарой Володя Рогачев.

— «Тревожный берег», — мечтательно произнес Резо.

— Споем! — Бакланов уселся поудобнее и бодро «прочистил» голос — прокашлялся.

А Славиков все стоял надо всеми в своей излюбленной позе, скрестив на груди руки, и с высоты своего роста, улыбаясь, задумчиво смотрел на ребят. Хотел он этого или не хотел, но в нем, сегодняшнем солдате, уже начал жить завтрашний школьный учитель, и об этом он только что думал. И еще думал о них, о товарищах своих, с кем бок о бок, считай, что уже пройдены два трудных и незаметных года.

Странно устроена жизнь! Люди могут жить по соседству годами и, разъехавшись, забыть друг о друге. А могут вот так, как солдаты, пробыть вместе вроде и недолго, но помнить друг друга всегда.