Том 1 - Григорий Анисимович Федосеев

и высматривал, нет ли на нем подозрительного сучочка. Если тополь отвечал всем условиям, Павел Назарович делал на нем длинный затес и этим решал судьбу дерева.

В топольник пришел с рабочими и Лебедев. Он недоверчиво осмотрел выбранные стариком деревья, выстукал их, обмерил и стал валить.

Шумно стало на берегу Кизыра. Два дня не умолкая, стучали топоры и тесла, слышался оживленный говор.

Лебедев из сваленных тополей выпилил восьмиметровые сутунки, ошкурил их, разделил углем каждый на три равные части и комель назвал носом, а верхний срез — кормою. Так были заложены все три лодки.

Приступая к поделке их, вначале протесали верх, затем от линий, делящих сутунок на три части, заделали нос и корму. После этой работы неопытный человек еще не угадал бы, что хочет получить мастер из этого сутунка, а последующие действия вообще привели бы в смущение наблюдателя. Перевернув будущую лодку вверх дном, мастер берет коловорот и через 10–15 сантиметров по всем направлениям провертывает дыры глубиной два-два с половиной сантиметра; а следом за ним рабочий эти дыры плотно забивает сухими кедровыми колышками — «сторожками». Смотришь на эту работу, и кажется, что люди занимаются ненужным делом, но это не так. Пробив колышками все дно и бока будущей лодки, сутунок перевертывают обратно и, взявшись за тесла, начинают выдалбливать середину. Как смело работают они теслами и какими ровными по толщине получаются у них борта лодки! Они никогда их не измеряют и не прощупывают. Но загляните внутрь выдолбленной лодки, и секрет мастера откроется. Вы увидите там те же «сторожки», которые в отличие от белой древесины тополя имеют коричневый цвет и хорошо заметны. До их-то появления и долбит мастер лодку. «Сторожки» при спуске лодки на воду замокают и становятся совершенно незаметными.

Но и после того, как середина выдолблена, вы еще не увидите сходства с лодкой, и лишь когда этот пустотелый сутунок положат на козлы да разведут под ним во всю длину костер, только тогда под действием высокой температуры мастер превращает его в настоящую лодку.

Разводить лодку — самая ответственная работа. Тут нужно терпение и мастерство. А делается это так: когда стенки пустотелого сутунка нагреются, берут тонкие прутья, способные пружинить, сгибают их в полудугу и концами упирают в край стенок будущей лодки. Подогревая то бок, то дно, постепенно увеличивают число прутьев. На ваших глазах медленно, под действием слабого огня и согнутых в полудугу прутьев, борта лодки разворачиваются все шире и шире, пока не дойдут до нужного предела. Так из тополевого бревна получается аккуратная лодка-долбленка.

Когда лодка разведена, костер погасят, прибьют набои, а для прочности сделают упруги, или кокорины, и лодка готова!

Вернувшись в лагерь, я никого не застал. Люди с палатками, постелями, посудой перебрались к Самбуеву на правый берег и там организовали бивак. За мной прислали лодку. Стоило только мне подняться на берег, как все в один голос заявили:

— Тут веселее, а там нас мертвая тайга задавила! Действительно, на новом месте было светлее, шире открывался горизонт, больше простора.

Поздно вечером на причале стояли три новенькие долбленки. Бригада Кирилла Лебедева выдержала свое первое испытание. Лодки мирно покачивались в такт береговой волне. Завтра с утра они будут загружены и пойдут в первый рейс через порог, к устью Таски.

Уставшие люди рано уснули. Ночь ожидалась холодная. Мы переживали то время, когда суточное колебание температуры доходило до 45° — ночью она падала до -15°, а днем, на солнце, поднималась до 30°, и так все дни, пока нас сопровождала солнечная погода. Днем земля оттаивала и беспокойная весна хлопотала у кустов, по лужайкам, делая свое дело, а ночью земля покрывалась твердой коркой и холод напоминал о зиме. Ночью дежурил Самбуев, он сидел близко у костра, погруженный в свои думы. Вспоминал ли он о своем сыне, оставленном после смерти жены у бабушки в далеком колхозе Саранзон, скучал ли о жизни табунщика, о родных долинах Крутой, Шантой, Зунд-нимитэй, по которым три года назад ходил с колхозным табуном, все это оставалось для меня загадкой, но он был настолько погружен в свои думы, что даже не замечал, как перед ним, рассыпаясь на угли, постепенно затухал костер.

Вдруг сквозь нависшую тишину ночи пронесся отдаленный шум. Самбуев вскочил и, сняв шапку, прислушался. Где-то внизу заржал конь, затем послышался бег табуна. Что-то тревожное пронеслось по лесу. Я тоже встал, кругом было темно. Бег табуна как-то вдруг оборвался.

— Что это может быть? — спросил я у Самбуева. Он долго еще прислушивался, потом сказал:

— Однако, Чалка лошадей гонял… Когда жеребец в табуне — шибко худо, отдыхай кони не могу, — ответил он, присаживаясь к костру.

Зная буйный нрав жеребцов, и особенно весною, мы всегда избегали брать их с собой в тайгу. На этот раз, покупая лошадей, мы придерживались такого правила, но Чалка оказался жеребцом-нутрецом, о чем узнали позже, когда, выпущенный на свободу, он вдруг из самой обычной упряжной лошади превратился во властителя табуна. Сразу возненавидел всех коней, немилосердно гонял и, не давая кормиться, буйствовал и дрался.

Нас рано разбудил Алексей:

— Поднимайтесь, завтрак готов!

Обычно такому окрику предшествует гром посуды, возня у костра и разговор с дежурным, на этот же раз наш повар приготовил завтрак втихомолку.

— С ума ты сошел, Алексей, — бранил его Пугачев, — зарницы нет, а ты народ будоражишь.

— Перед праздником, Трофим Васильевич, нельзя ругаться, а зорька, ей-богу, всходила, да заметила, что у меня завтрак не готов, на минуту скрылась. Умывайтесь, она вот-вот покажется!

Еще была ночь, но чувствовалось, что до рассвета недалеко. Люди проснулись, на их сонливых лицах так и осталась вечерняя усталость, будто они и не отдыхали. Одни сразу поднялись на ноги и с удивлением смотрели на окружающую обстановку, не понимая, где они находятся, другие одевались сидя, но страшно медленно, неохотно.

— А ну, шевелись, братцы, суп остынет! — не унимался Алексей.

Позавтракали еще затемно. Мы успели загрузить лодки, даже покурить, и только тогда услышали шаловливый шепот утреннего ветерка. Еще минута, и за горизонтом появилось бледное зарево, стали гаснуть звезды, и лес наполнился звуками. Шумно разрезая воздух, пронесся мимо нас табунок уток; под берегом, в березняке любовно насвистывал весеннюю песенку рябчик, а где-то в небе чуть слышно гоготали гуси.

Не дождавшись дня, мы решили начать переброску груза. Три пары шестовиков, громко стуча о камни железными наконечниками, погнали лодки вверх по течению. Скоро показался и порог. Издали он обозначался береговыми возвышенностями, подошедшими близко друг к другу.

У