Ежедневные вечера танцевальной культуры и отдыха в Парке имени железнодорожников - Юлия Юрьевна Устюгова

здесь. Уже давно все здесь, и Стёпа ваш, и сестра ваша Таня. Да толку никакого. Только вас с Ольгой не могли найти. Но теперь все здесь.

Иван представил, что гдето там, в коридорах, сидят и ждут, не зная, что думать и делать, и Ольга, и Капитонов, и другие.

– Можно я с ними поговорю, объясню, почему они нужны, и отошлю домой? Может быть, их помощь ещё и не понадобится.

Генерал разрешил. Иван отпустил бледную Ольгу, её увёл художник, и увидел Таню.

– Надо взять молитву и читать! – узнав, в чём дело, сразу зашептала Таня. – Я найду хорошую молитву. Знаешь пятиэтажный универмаг рядом с парком Железнодорожников? Её моей подруге давали читать, она там продавщицей работает. Она девушка честная, но начальник вор, и дело плохо. И она читала каждый день. Богородице. И та спасла её от недостачи. Помогла.

Помощь понадобилась, и не только небесная.

Несколько тяжких дней не только Иван, но и Слава, и Ольга, и даже Стёпа и Таня уговаривали Марьям. Уговаривали девушку и её отец, генерал, и хороший человек, старший лейтенант Коля Пономарёв, и его начальник, и простодушный преподаватель курсов, которого однажды так смутил Ванин ответ, и другие преподаватели, имевшие отношение к учреждению, и много кто ещё. Уговорщики сменяли друг друга днём и ночью. Капитонов, как ревниво предполагал Иван, действительно оказался довольно близок обеим девушкам. И в конце концов обещаниями и посулами Ивану и отцу удалось Марьям разговорить.

Сморщив лоб, Маруся вглядывалась в Ивана.

– Поклянись, что Зайнулле точно ничего не будет!

– Точно. Его арестуют и выпустят через месяц с небольшим, через сорок шесть дней. Он, конечно, больше не будет следователем и уедет из этого города, но в остальном с ним всё будет хорошо, что бы он тогда ни натворил.

Генерал вздохнул.

– Главное, чтобы он не обиделся, – подняла туманные синие глаза Марьям. – А то он доверился, он всё объяснил… Хорошо, я всё скажу, Ваня. Когда ты был… – она покосилась на отца, – …гулял на острове с Ольгой, ты знаешь, в парке имени Железнодорожников, тогда Зайнуллу зло взяло. Он забрал из чемодана кобуру с оружием, убедился, что Ольги нет, и пришёл в комнату.

– Он ломал дверь? – спросил Ваня, потому что генерал был безгласен.

– Нет. Я сама открыла, – скорее трепеща, чем волнуясь, отвечала Марьям. – На пороге Зайнулла наставил на меня наградной маузер, такой, с планкой, и сказал: «Отдайся или буду стрелять!»

– И что?

– И я сказала: «Стреляй!» Не потому, что Зайнулла мне не нравится, совсем наоборот. Но чтобы он не подумал, что я согласилась изза маузера. И потому, что была в восторге оттого, до чего мой Зайнулла дошёл – пистолет направил. И я сказала: «Стреляй!» – и зажала дуло ладонью, вот так! – Марьям сжала забинтованную руку, к большой радости Ивана, убедившегося, что какимто чудом друг её не сильно покалечил.

– А дальше?

– А дальше Зайнулла выстрелил и пробил мне ладонь. Я закричала и расплакалась. И он расплакался. И мы наконецто смогли объясниться! – улыбнулась ослепительной радостной улыбкой Марьям. Иван вздрогнул и закрыл глаза. – Вот и всё, что было. Как ты думаешь, он меня простит? Потому что он поделился сокровенным, тем, что на душе, а я открыла… Я за ним куда угодно пойду! Хоть в Сибирь!

Генерал вздохнул.

10

«Надо взять молитву и читать! – сказала Таня. – И всё будет хорошо».

И всё стало хорошо. Зайнулла сидел. А Марьям лечила руку и вязала ему носки.

По безумной логике, свойственной влюблённым, Зайнулла, конечно же, навсегда обиделся на девушку, которой прострелил ладонь, и на друга, который спас ему жизнь. Но этого «навсегда», по крайней мере, в отношении красавицы Марьям, ему хватило дней на десять в одиночной камере. Ваня понимал, что его «предательство» Зайнулла будет переживать дольше и болезненней. Но готов был ждать сколько угодно. Тем более что не сомневался в Марусином миротворческом таланте. Синеглазая красавица с тех пор, как Зайнулла одумался, каждый день таскала ему передачи.

Иван смирился со всем тем охотнее, что все дни заключения Зайнуллы наслаждался обществом Ольги. Весь этот месяц Ольга была с ним, ни в чём его не упрекала. И никто их ни в чём не упрекал. И никто к ним не приставал. Хотя, может, они просто перестали обращать внимание на других.

Всё стало хорошо, хотя Ваня так и не начал договариваться о разводе.

Он хорошо относился к своей недолгой жене, та была хорошая девушка, и хотя бы с нею хотелось договориться и расстаться похорошему. Но договариваться с кемлибо не осталось сил, история с Зайнуллой выжала Ивана всухую. А ведь ещё после развода предстояли проработка и осуждение товарищей, такие, что мало не покажется! Пережить проработку сейчас Иван не мог. Надо заново набраться сил, чтобы вытерпеть и не наломать дров в придачу к уже наломанным за весну и лето… Только не сейчас. Не здесь… Впрочем, они с Ольгой почти не выходили на улицу, и было не так уж важно, когда будут эти «здесь и сейчас».

Не выходить на улицу получилось само собой. Потому что у них наконецто появилось своё жильё, где их никто не мог побеспокоить. Ну, не считая домоуправления с флагами. Марьям захотела вдруг пожить у приехавшего отцагенерала. А Ваня вдруг взял и переселился в светлую девичью комнату. В их собственную комнату.

Всё, конечно, было не так, но Ване нравилось думать, что впервые они живут в собственном жилье. Что и комната с раскрытыми полукруглыми зелёными окнами, и высокий узкий гардероб с Ольгиными матрёшкамибогатырями напротив входа, и по левую руку от него, под ковром с ночником, Марусины зелёный диванлилия, зеркало и столик, и широкий Ольгин диван, в подушках, похожих на сардельки с кистями, и круглый стол со спиртовкой, и старинный пальмовый вазон в синеголубых завитках, и бамбуковые полки с книгами на стенах, и нигде более на свете не водившийся предмет – деревянная ширма с розовыми атласными занавесками… – всё это теперь стало его и Ольги нераздельным владением, их независимой народной италорусской республикой. Пусть единственным предметом, напоминавшим здесь об Италии, был маленький, очень красивый чёрный шкафчик с хрустальными дверцами и полками, весь уставленный белоснежными кораллами и ракушками, с танцующей девочкой в нездешнем чепчике на крышке.

Кроме этого и пары тяжёлых, казённых дермантиновых стульев, здесь была ещё хрустальная пепельница, использовавшаяся для хранения иголок и ниток, маленькие пластмассовые пальмы с обезьянками и несколько фарфоровых фигурок: Маяковский, революционные партизаны, Крокодил Крокодилыч в пальто, зевающий бегемот, пират в платке, зелёном жилете и лиловых шароварах, теряющий жёлтую туфлю и хватающийся, оглядываясь, за ятаган. А на столике Марьям – ещё большая белая девочка с