Тайна римского саркофага - Афанасий Кузнецов

— Это партизаны, отец! — торопливо объяснила она. — Русские! Их надо накормить.

Старый рыбак с минуту разглядывал пришельцев, словно убеждаясь, не обман ли это, потом, улыбнувшись, пошел им навстречу, поглаживая черную бороду.

— Давно, очень давно я не видел русских! — проговорил он, пожимая каждому руку. — Ну что ж... Проходите. У нас вы будете в безопасности. Немцы сюда редко заглядывают. Они ведь любят грабить на больших дорогах.

Вся деревня мигом узнала о приходе русских партизан. Первыми и дому старого Доменико с визгом ринулись босоногие мальчишки. Потом заспешили женщины в темных платках. Многие из них несли свежее, еще парное козье молоко, белый сыр, кукурузные лепешки. Старики наперебой приглашали русских к себе. Это было кстати, ведь в тесной хижине Доменико с трудом могли разместиться лишь четыре-пять человек.

Алексей, Език, Николо, Анатолий Тарасенко решили остаться у Доменико.

В комнате стояли стол, кровать и комод. Пол кирпичный, неровный. На закопченной стене висело изображение святого Джованни. На стуле лежали ивовые прутья. Старик по вечерам плел из них корзиночки для яиц, продавал их на рынке.

Никто не заметил, как на столе появилась свежая скатерть, чашки, ложки, хлеб. Мария — дочь рыбака — все делала споро.

Доменико предложил гостям поленту — жидкую кашу из кукурузной муки. Мария принесла из подвала копченую рыбу и вино. Появились фрукты и даже сигареты, правда, самые дешевые.

Весь день прошел в разговорах.

Решено было передохнуть в деревне, а потом связаться с Римом, с подпольной группой коммунистов.

Тарасенко обвел внимательным взглядом уставшие лица бойцов и остановился на Кубышкине.

— Пойдешь в дозор, — тихо приказал он, — а через три часа разбуди меня.

Алексей взял автомат и вышел на улицу.

Деревня уже спала. Яркозвездное небо опустилось низко, прикрыло землю.

Алексей прошел в сад и остановился. Отсюда хорошо просматривалась дорога и значительная часть деревни. Слева виднелось озеро.

Он стоял, вслушиваясь в ночные шорохи. Изредка доносились едва слышные всплески волн. Алексей взглянул на тихую гладь озера и увидел лодку. В ней сидели двое. Должно быть, запоздавшие рыбаки возвращались домой. Зазвучала тихая, задушевная песня. Не все слова ее Алексей понимал, но грустная мелодия брала за сердце.

И вспомнились тихие сиреневые вечера в родном городе.

В сумерки, когда вечерняя прохлада побеждала зной, они с Машей садились в небольшую лодку и плыли к зеленому мысу, что кудрявился липами и вербами. На берегу разжигали небольшой костер. Огонь выхватывал из темноты причудливые очертания деревьев. В кустах опавшей черемухи распевали иволги. Сверкали росинки на траве, а белые лепестки цветов рябины медленно падали на прохладную землю...

Ах, Маша, Маша! Где ты? Что с тобой?

Алексей глубоко вздохнул и крепко сжал автомат...

Наутро решали, кого послать для связи в Рим. Поручение вызвался выполнить Език Вагнер.

Алексей пошел проводить его до околицы. Когда вышли на дорогу, Език сказал:

— Кто знает, встретимся ли?.. Ты не забыл деревню под Псковом?

Алексей сдержанно улыбнулся:

— Я ничего не забыл, Език. И, будь спокоен, никогда не забуду.

— Так знай, Алексей, что если бы не тот солдат, который стоял тогда в охране и отпустил тебя, ты был бы расстрелян... Имя его — Конрад Бюхнер. Его отца, коммуниста, расстреляли в тридцать восьмом в Бухенвальде. И сам Конрад был коммунистом.

Алексей от неожиданности остановился. Отчетливо вспомнилась глухая деревушка, в которую он пришел полузамерзший после неудачного побега. Как живой, встал перед ним высокий немец с резко очерченным лицом...

— Но почему... почему же Бюхнер служит в охранке?

Вагнер взглянул на него и улыбнулся:

— Если бы коммунисты только дома сидели и не шли на самый трудный участок борьбы, они не были бы коммунистами. Я тебе говорю об этом потому, что сам хочу во всем походить на коммуниста. Ну, прощай!

— Передай привет Бессонному, — тихо сказал Кубышкин.

Они крепко, по-братски обнялись...

Над холмами едва занималась пепельно-серая заря, а внизу над озером волнами стлался густой туман. Изредка над деревушкой пролетали птица, слышался совиный крик в оливковой роще, доносилось позвякивание овечьих бубенчиков.

Долго Алексей смотрел вслед другу, с которым свела его судьба под Псковом...

Прошло двое суток. Алексей волновался больше всех. Наконец, на третьи сутки на крутой тропинке показались два тяжело навьюченных ослика. Они упирались копытами, тяжело дыша, обессиленные. Их погонял высокий тощий старик с всклокоченными седыми волосами над морщинистым лбом. Он шёл молча, сильно прихрамывая. В переметных сумках были оружие и продукты. Старик привез приказ немедленно перебираться в Рим.

Лунный свет уже заливал заросли, когда Анатолий Тарасенко приказал собираться в путь. Он горячо поблагодарил Доменико и Марию за теплый прием и, прощаясь, сказал:

— Кончится война — приезжайте к нам в Россию, в гости.

Отряд разделился на две группы.

...Восьмого февраля Бессонный уже встречал на окраине Рима группу партизан, которых привел Кубышкин. Другая часть отряда под командованием Анатолия Тарасенко ушла в Турлупарские лесные балки.

Зловещая татуировка

Однажды через связного итальянца Кубышкин узнал, что против партизан брошена довольно большая казачья часть, составленная из власовцев.

— Еще этой мерзости тут не хватало, — нахмурился Алексей.

— А знаешь, кто ими командует? — Связной прищурил глаза и выжидательно посмотрел на Кубышкина. — Да ты не морщи лоб, все равно не догадаешься.

Связной был во цвете лет, высокого роста, немного худощав, с резкими, но приятными чертами лица.

— Тогда зачем же спрашиваешь? — Алексей пожал плечами.

— Знаменитый царский генерал Краснов. Да, да, тот самый, которого когда-то большевики отпустили под честное слово.

Связной с удовольствием выпил кружку воды, предложенную Кубышкиным, и продолжал:

— Немцы пообещали казакам после войны рай, целых две области на севере Италии — Фриули и Корнию.

— Легко немцы швыряются землями, — откликнулся Кубышкин, — посмотрим, что от них самих через годик-другой останется...

На третий день после этого разговора, рано утром, когда Алексей еще спал на жестком ложе, подложив под голову трофейную полевую сумку, возле дома раздались крики: «Власовца поймали!»

Кубышкин в те дни временно замещал должность командира отряда. Он быстро поднялся, накинул на плечи старую кожаную куртку, подбитую изнутри мехом, и выглянул на улицу. Трое партизан тащили к дому высокого человека в форме подпоручика так называемой русской освободительной армии (РОА). Одет он был в галифе и френч из зеленого сукна. Фуражку с высокой тульей украшала кокарда с двуглавым орлом. На левом рукаве френча виднелись три нашитые буквы «РОА».

Подпоручику было лет под тридцать, он был худощав и сутуловат, а лицом удивительно походил на лису.

— Спокойнее, товарищи! — негромко, но достаточно строго крикнул Кубышкин. — Что это за личность?

Партизаны отпустили пленного и заговорили разом. Задержанный с надеждой смотрел на Кубышкина, а в его глазах и в растерянной улыбке были и мольба, и заискивание.

— Говори ты, Сидоров! — приказал Кубышкин высокому, плечистому партизану.

Сидоров откашлялся и начал низким рокочущим басом:

— Мы в карауле стояли, на дороге в Монтеротондо. Еще и светать не начинало. Вдруг слышу — шорох. Этот идет, озирается, в руках пистолет. — Тут Сидоров сделал паузу и подбросил на широченной ладони маленький, тускло сверкнувший «вальтер». — Крикнешь ему, а он сразу пальнет... Пропустил его и легонько трахнул по голове прикладом. Он, как очухался, начал кричать, что убежал от генерала Краснова, что уже целую неделю партизан ищет.

— Правда это... — хрипло проговорил «казак», глядя на ноги, обутые в хромовые немецкие сапоги. — Я целую неделю вас ищу, два раза отстреливался от своих... от казаков, то есть. Всего три патрона осталось.

Сидоров ловко вытащил обойму из «вальтера», пересчитал оставшиеся патроны и кивнул головой: верно, мол.

— Ладно, товарищи, — подумав, сказал Кубышкин, — расходитесь по местам, а мы постараемся выяснить, что за человек к нам пожаловал.

— Человек!.. — презрительно протянул Сидоров.

В комнате, при свете керосиновой лампы, Алексей хорошо разглядел власовского офицера. Он был мускулист и подвижен, черты лица грубые. Глаза прятались под кустистыми рыжеватыми бровями и трудно было разобрать, какого они цвета — серые или голубые.

Задержанный неловко сел на краешек табурета, предложенного Алексеем, и уставился в земляной пол. Широкие плечи его безвольно опустились, вся фигура, казалось, говорила: мне все равно, что вы со мной сделаете...