Судьба по-русски - Евгений Семенович Матвеев

спектакле-реликвии, устоявшемся чуть ли не со времен Островского. Вот если бы я начинал работу над ролью в Малом с «чистого листа» и надо мною не висел бы «тюменский» опыт…

А партнеры! Константин Александрович Зубов, Елена Николаевна Гоголева, Варвара Николаевна Рыжова, Николай Афанасьевич Светловидов, Елена Митрофановна Шатрова… К тому же многие в театре вспоминали о том, какими были в ролях Кручининой и Незнамова великие Мария Николаевна Ермолова и Александр Алексеевич Остужев…

Было от чего потерять покой и сон.

На протяжении двух месяцев репетиции вела милая Наташа Залка – дочь известного венгерского писателя Мате Залки, он же прославленный генерал Лукач. Пожалуй, это было самое трепетное существо, оставшееся в моей памяти от того дебюта: ей очень хотелось органично втиснуть меня в довольно замшелый спектакль. Да и самой надо было утвердиться в режиссерской карьере, а я как раз был той глиной, из которой предстояло лепить что-то соответствующее столичной сцене.

В мае 1952 года на подмостках филиала Малого театра, что на Большой Ордынке, состоялся мой дебют. За кулисами благоговейная тишина: все говорят вполголоса, ходят на цыпочках.

– Женя… Пришел Александр Алексеевич… Пожалуйста, не форсируй, но и не шепчи – он плохо слышит, – сказала раскрасневшаяся от волнения Наташа и выпорхнула из гримерной.

– Царев и Телегин здесь, – наклонившись к уху, доверительно шепнул гример. – Но вы не дрейфьте. Они на сцене своего Незнамова декламировали, а вы больше нутра покажите…

Ну зачем они мне об этом говорят?! Душа моя и без того изболелась… В горле першит… В висках стучит… Накануне – две бессонные ночи. В голове все вертелись услышанные ненароком фразы: «Провинция», «Жалкие потуги на Мамонта Дальского», «Не речь – сплошные сибиризмы», «Ну, есть рост, ну, есть дурак-темперамент»…

– Евгений Семенович! Пожалуйста, на выход! – услышал я голос помощника режиссера и, не чуя ног, поднялся на несколько ступенек к сцене.

За кулисами сидела легендарная Варвара Николаевна Рыжова…

Меня подтолкнули, и я оказался перед знаменитой «старухой».

– Это наш новый актер, – тихо отрекомендовала меня помреж.

– Из Сибири который?

Мне бы сказать «да» – не получилось. Я как-то нелепо кивнул головой.

Варвара Николаевна в поисках чего-то долго шарила рукой в кармане длиннющей юбки. Нашла и трижды перекрестила меня маленькой иконкой…

…Как и полагалось по роли, я дерзко, рывком открыл дверь и со Шмагой (Светловидовым) ворвался в гостиничный номер Кручининой. И… все поплыло, перевернулось… Чувствовал только, как нога дрожит, выстукивает дробь…

Мне требовалось сказать: «Ничего, чего вы боитесь? Я ваш собрат по искусству!» Но не могу произнести ни слова. В горле – песок, голоса – нет, губы – деревянные…

И помню: на величественно-красивом лице Елены Николаевны Гоголевой – испуг, смятение. Краем глаза видел, как в первом ряду А. А. Остужев приставил к уху слуховой рожок и наклонился вперед.

Гоголева-Кручинина уже второй раз (вместо одного по пьесе) сказала: «Прошу садиться, господа!»

Шмага сделал несколько лишних реверансов…

Суфлер уже почти в голос подавал мне мое: «Ничего, чего вы боитесь?..»

Позор! Позор! Я остолбенел. Я – мумия!..

Не знаю, то ли я обозлился на суфлера, нахально подсказывавшего мне текст, который я, конечно же, знал давно и отменно, то ли что-то еще, но меня прорвало!.. Понесло! И понесло по-тюменски… Сработали рефлексы! Подвел я Наташу, черт возьми!..

После первого действия зал проводил меня со сцены аплодисментами. Нет, это были не хлопки ради вежливости, это действительно были аплодисменты.

В антракте Константин Александрович Зубов (он играл Дудукина) сказал:

– Возьмите себя в руки. А про аплодисменты лучше забыть… А вообще-то – молодчина…

Ну, насчет «молодчина», подумалось мне, это он сказал, очевидно, потому, что в антракте. А вот после спектакля, наверное, пригвоздит. «Очень жаль, но вы нашему театру не подходите…»

Позже в моей уборной были поздравления, правда, сдержанные.

М. М. Царев: «Ну как, трудно быть актером Малого театра?»

Е. Н. Гоголева: «Хорошо, но всего многовато…»

К. А. Зубов: «Я сегодня понял, как играть финальный монолог. Завтра отдохнете, придете в себя, и начнем сначала».

Дня через два – репетиция.

– Что вы чувствовали, когда произносили монолог о матерях, которые бросают детей своих? – спросил Константин Александрович (и в интонации – ни капельки похвалы).

– Не помню, – честно признался я.

– Вы страдали, вы искренне обливались слезами – все по ремаркам Островского. Но, думаю, сегодня так играть Незнамова нельзя. В зале сидит народ, переживший тяжкую войну. У каждого кто-то погиб. А тут на сцене здоровый парень разводит истерику… Нет и нет! Надо не жаловаться на свою сиротскую судьбу – надо бороться! Надо клеймить позором своих преступных родителей! Но ни одной слезы, вы понимаете меня, ни одной!.. Давайте попробуем…

Мы репетировали много и долго.

Как я благодарен всем за этот старт на академической сцене!

Потом всякое было в святых стенах Малого. Но никогда не забуду, что крещен-то я самой Рыжовой!

«…Вспомни Михаила Жарова»

Жаров… И в моей памяти мгновенно, как блеск молнии, возникает огромного роста и невероятно, не по размерам комплекции, подвижный человек – Михаил Иванович!

Жаров – это обаяние, улыбка, смех, анекдот… На первый взгляд казалось, что этот фантастически популярный в народе артист вообще был лишен способности предаваться унынию, тоске, скуке… Что легко и беззаботно плыл себе человек на волнах славы и – никаких забот. Славой своей делился он легко и щедро. Довольно часто выступал я с ним в концертах – их было порой до пяти-шести в день. Потребность в Жарове у зрителей была так велика, что его приглашали нарасхват. Приезжали мы на концерт – нас сразу выпускали на сцену: нельзя же было заставлять популярного артиста ждать своей очереди за кулисами. Отыграли свой номер – садились в машину и ехали на следующий концерт, где Жарова уже ждали…

Часто играли мы с ним отрывок из спектакля «Деньги» по пьесе А. Софронова. Пребывать с Жаровым в дуэте на сцене было одно удовольствие: никогда нельзя было предугадать, что он скажет. Дело в том, что авторский текст Михаил Иванович всерьез никогда не учил и частенько нес такую отсебятину, что хоть стой хоть падай. Он даже Гоголя умудрялся «поправлять», играя Городничего в «Ревизоре». А уж Софронова корежил, как хотел. Главное для него было донести основную тему, а уж дальше шла импровизация… И если Михаил Иванович был в ударе, то мы диву давались – такой неиссякаемой была его фантазия.

Например, когда появлялся мой персонаж, инспектор рыбоохраны, то председатель колхоза Татарников (его играл Жаров) должен был спросить с укоризной: «Пришел?!» Авторского «пришел» почти