Судьба по-русски - Евгений Семенович Матвеев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Публика принимала наш отрывок восторженно. Михаил Иванович под грохот аплодисментов брал меня за руку и выводил впереди себя, чуть подталкивая на авансцену. И жестом показывал зрителю – дескать, ваши рукоплескания ему. И сам, не сводя с меня глаз, хлопал в ладоши… Цветы, преподнесенные ему, передавал мне… Конечно же, оказанная Жаровым честь приводила меня в немалое смущение. Я как-то сказал ему:
– Не надо так, Михаил Иваныч!..
– Надо! – отвечал он вполне серьезно. – Мне хватит, а тебе как раз!..
Я верил в его искренность.
Как умел он бескорыстно делиться всем, чем мог, но также вдруг мог и обидеться ни с того ни с сего. Вот только один случай.
В 50-х годах Малый театр гастролировал в Киеве. Толпы людей стояли возле гостиницы «Украина» в ожидании Жарова. Всем хотелось увидеть «живьем» знаменитого артиста. При появлении Михаила Ивановича лица поклонников расплывались в счастливых улыбках. А его щеки румянились, глаза сверкали – он не скрывал своей радости от общения с людьми, он жил их любовью и заряжался их теплом.
И вот во время этих гастролей шли мы как-то с ним по пустынному парку, и поскольку некому было глазеть на него, Жаров чувствовал себя раскованно и весело дарил мне байки про Александра Таирова, в Камерном театре которого он когда-то играл, про Игоря Савченко, Григория Козинцева… Это были своего рода мини-спектакли. Михаил Иванович озорно показывал великих режиссеров, он рисовал живые дружеские шаржи: то тоненько тенорил, как Козинцев, то дробно заикался, как Савченко. Я испытывал огромное наслаждение, видя портреты людей, которых хоть немного, но знал: Савченко по фильму «Богдан Хмельницкий» (я снимался в массовке), Козинцева – по пробам к фильму «Девятый вал»… Фильм не состоялся.
Вот такое доверительное, дружеское, веселое общение потянуло и меня на каламбур. Увидев перед собой аккуратненький домик, увитый диким виноградом, с надписью из двух букв «М» и «Ж», я возьми и ляпни:
– Знаете, Михаил Иваныч, мне как-то даже неловко: я еще молодой актер, а уже памятники стоят…
– Где? Какие?.. – доверчиво спросил Жаров.
– Ну, смотрите, здесь, в Киеве, уже есть залив «Матвеевский», в Москве – район «Матвеевское». И вот опять… – Я кивнул головой в сторону «домика» с инициалами «М» и «Ж». – Матвеев Женя.
– Дерьмо ты! Дерьмо! – побагровел мой Жаров. – Ты еще под стол пешком ходил, когда это уже было «Михаил Жаров»!..
Сейчас может показаться, что реплика Жарова была не что иное, как наигранная обида, тоже своего рода каламбур. Но тогда-то, помню, я испугался – дурацкой шуткой испортил человеку настроение. Бесспорно, Жаров любил отдавать, но если у него сами брали или высовывались впереди него, – не дай бог!
Да, как в жизни, так и на сцене Жаров бывал непредсказуемым. Помню, начинались репетиции пьесы А. Н. Островского «Сердце не камень» в постановке Леонида Андреевича Волкова – замечательного режиссера и педагога. Спектакли его не имели особого резонанса ни в прессе, ни в театральных кругах, но актеры жаждали попасть в его руки – пройти, как мы говорили, через чистилище, содрать с себя коросту штампов и привычек. Как ни странно, но радовался такой возможности и наш маститый М. И. Жаров. Он так и сказал Волкову на первой репетиции:
– Я вот как младенец перед вами, лепите из меня что хотите.
Леонид Андреевич задумался: видимо, он подыскивал слова – как бы не задеть самолюбие мастера, но все же позвать его в трудную дорогу.
– Хорошо, Михаил Иванович, значит, без шуточек? – улыбнулся Волков.
– Я же сказал: пришел как новорожденный… – ответил Жаров без улыбки. И щеки его чуть порозовели: обиделся все же.
Репетировал он покорно, послушно, чем вызывал у нас, молодых, восхищение и желание походить на него, подражать его по-детски наивной доверчивости к режиссеру. А Леонид Андреевич не уставал повторять Елизавете Солодовой, мне:
– Смотрите на Жарова. Баловень, любимец публики, а с какой самоотдачей трудится!..
На прогонной репетиции в антракте прибегали к нам за кулисы коллеги и восклицали: «Ах, какой Жаров!», «Появился какой-то новый Жаров», «Это же надо, Жаров преобразился!»…
Премьера… Второй акт пьесы начинается с того, что возле церкви под садовой скамейкой лежит спиной к зрителю бродяга, его играл М. И. Жаров. Пауза… Входит героиня спектакля Вера Филипповна, ее играла Елизавета Солодова. Из-под скамейки вылезает бродяга и, протягивая руку, говорит:
– Подай копеечку…
Итак, занавес раздвинулся. В зале – мертвая тишина… Жаров не смог пережить такого равнодушия со стороны зрителя: раньше-то его появление встречали овацией.
Бродяга наш почесал ногой ногу… В зале молчание… Бродяга поскреб пятерней задницу… Хохот, аплодисменты – публика по жаровским «штучкам» узнала своего любимца. Михаил Иванович воспрял духом!
Потом, прежде чем сказать героине «Подай копеечку» и протянуть раскрытую ладонь, он почему-то шумно кашлянул и сплюнул в нее… Публика оценила и эту «штучку», наградив актера дружным хохотом.
Спектакль закончился… В артистическую Жарова я вошел в тот момент, когда там отмечались «поминки»… Поминки по тому, что было задумано раньше, поминки по шести месяцам репетиций, на которых Жаров отказался от привычных своих штампов, «манков», рассчитанных на публику… Теперь все рухнуло…
Леонид Андреевич, горестно покачивая опущенной головой, еле выдавил из себя:
– Ай-ай-ай!.. Как же так, Миша?!.
Михаил Иваныч шмыгал носом и молчал. В глазах его блестели слезы – стыд мучил артиста.
– Прости меня… – прошептал он и тоже уронил голову на грудь.
– Неужто аплодисменты такой сильный наркотик? – почти со стоном спросил Волков.
– Сильный, зараза!..
Все, что я пишу здесь о Жарове, – всего лишь штрихи к его портрету. Зритель знает о своих кумирах только то, что видно всем, что лежит на поверхности: успех, цветы, аплодисменты. А то, как артист страдает от обид, унижений, известно только ему одному и кое-кому из близких к нему людей. Пусть почитатели таланта знают и то, что бывает на оборотной стороне медали.
В начале 50-х годов страну облетела весть о «врачах-убийцах». В газетах напечатали список, где были почти одни еврейские фамилии. Люди переживали настоящее потрясение: получалось, что все врачи-евреи – изверги. Но как было не верить тому, о чем писали газеты, если разоблачительнице этих «извергов», медсестре Тимашук, пожаловали орден Ленина?..
Одни подавленно молчали, другие шептали: «Быть такого не может…», третьи требовали: «Казнить их!»…
Зашел я в один из дней в наш медпункт – на очередную смазку голосовых связок. Мария Львовна, милый наш доктор, испуганно взглянула на меня своими огромными глазами и, жалобно выкрикнув «Ай!», склонилась
