Судьба по-русски - Евгений Семенович Матвеев

на столик с инструментами… Зарыдала… Я стоял молча – растерялся. Не знал, как утешить ее, как успокоить в таком горе…

– Вы меня не боитесь? – спросила Мария Львовна, вытирая марлечкой глаза. – Вы сегодня первый… А вот… – она назвала фамилии четырех моих коллег, – на процедуру не пришли… Не доверяют…

Партийное собрание… В президиуме – представитель Свердловского райкома ВКП(б) и секретарь партбюро Малого театра Диканов. В зале – 140 членов партии. Состояние у всех гнетущее, мерзкое.

– Товарищи коммунисты! – словно на панихиде, обратился к залу представитель. – В связи с правительственным сообщением по делу о врачах-убийцах… Райком партии считает, что обязанности секретаря партбюро творческого цеха Михаил Иванович Жаров исполнять не может…

Все знали, что Михаил Иванович был женат на Майе – дочери известных медиков, профессора-кардиолога Гельштейна и профессора-рентгенолога Бьеховской, названных в списке «убийц».

Представитель райкома сел, встал Диканов:

– Может, есть желающие выступить?

Желающих не нашлось…

В гробовом молчании послышалось, как что-то звякнуло. Это мой сосед уронил на пол связку ключей.

– Тогда предоставим слово товарищу Жарову, – сказал Диканов.

Михаил Иванович шел к трибуне неузнаваемой походкой: по-стариковски шаркая и медленно. Он обхватил ручищами края трибуны, словно пробуя ее на прочность, и, проглотив тот знакомый нам, актерам, комок, сказал:

– Вы ждете, что я сейчас от тестя и тещи откажусь? – Побелевшие его губы дрожали. – А я скажу так: очень жалею, что редко встречался с этими умными, интеллигентными людьми. Они бывали свободны вечерами, а я вечерами всегда был на работе… Больше сказать мне нечего!..

Как только Диканов объявил о закрытии собрания, все суетливо кинулись к выходу.

В зале остались Михаил Иванович и четыре-пять молчаливых свидетелей его горя. Он, бросивший курить, попросил сигарету. Курильщики с готовностью протянули руки. Глубоко затянувшись «дукатиной» и тихо прохрипев: «Спасибо, ребята», быстро (не как на трибуну) пошел по длинному коридору. Там он встретил Виталия Дмитриевича Доронина – красивого человека и артиста от Бога. Обнявшись, они скрылись в лифте. Как хорошо, подумал я, что Жаров в эту минуту встретился именно с ним…

А какие чувства испытывал я? Сейчас чего проще: «Чужую беду руками разведу!» А тогда? Ведь я искренне верил своей партии, безоговорочно откликался на все ее призывы. Но в историю с врачами верить не хотелось. Не могло такого быть!.. «А вместе с тем, черт его знает», – стучало где-то в затылке…

Но Жаров?! Он вызвал во мне чувство преклонения перед ним. Это же надо: весельчак, даже балагур, а как мощно, без преувеличения можно сказать героически прозвучало его слово с трибуны. Вот она, русская душа!..

Концертная деятельность наша поугасла. Трудно сказать: то ли по своей воле Михаил Иванович прекратил забавлять публику, то ли кто-то где-то «посоветовал» не занимать его на эстраде, что очень даже могло быть… В то время могло быть все…

Небольшая деталь: тестя и тещу Жарова арестовали в тот момент, когда они пришли навестить дочь и зятя. Бутылку шампанского, которую они принесли с собой, не успели даже открыть… Жаров сказал тогда Майе: «Выпьем ее, когда они вернутся…» Несмотря ни на что, он верил в это… Наперекор обстоятельствам…

Как-то, что бывало с нами часто, пошли мы с Виталием Дорониным к «Бороде». Так артисты прозвали между собой прославленного шеф-повара ресторана ВТО, находившегося на первом этаже здания Дома актера, что на углу улицы Горького и Пушкинской площади (теперь, после катастрофического пожара, Дом актера перебрался на Арбат). «Борода» был знаменит не только своей пышной седой растительностью на лице, но и тем, что обладал особым секретом готовить капусту. «К Бороде на капусту» – эта фраза была крылатой и призывной для всей актерской братии.

Пропустили мы свои «по сто» и едва успели насладиться сочным овощем, как подсел к нам незнакомый мне человек. Высокий, худой, седеющий, он быстро, по-приятельски перекинулся с Виталием Дмитриевичем незначащими словами и тоже принялся хрустеть капусткой. Я успел отметить для себя: голос незнакомца – красивый бархатный баритон – я где-то уже слышал.

Ресторан был полон. Через столик от нас кто-то из поэтов читал свое стихотворение и каждую строчку отмечал, ударяя кулаком по столу. Рядом громыхал басом оперный артист: «Я беру внизу две ноты… За границей за эти ноты знаешь сколько платят?! А я реву за сколько рэ?» – жаловался он на свою судьбу…

После второй рюмочки и мы чуть размякли. Наш сосед жестом предложил наклониться к нему. Мы потянулись через столик, напряглись, ожидая (во всяком случае, так думал я) услышать пикантный анекдот.

– В шесть утра… – Он вдруг умолк, взглянул на меня, потом вопрошающе на Доронина. Виталий Дмитриевич поспешил представить меня, отрекомендовав своим другом. Сосед закончил фразу: – …Слушайте радио. – И выпил из графинчика остатки водки.

– Не понял, – проговорил Доронин.

– Слушай радио – поймешь.

– Не доверяешь, что ли?

До чертиков заинтригованные, мы ждали, когда наш собеседник осушит рюмашку и расшифрует намек.

– Ну?! – не терпелось Доронину.

– Ребята, вся кутерьма с врачами-убийцами – чистой воды херня!.. – Сосед промокнул белоснежной салфеткой улыбающиеся губы, добавил: – Вот так-то!..

Не сговариваясь, мы рванули к телефону-автомату, но «пятнашки» у нас не оказалось. Бросились к лифту – не работает.

Какая сила подняла нас на шестой этаж, в кабинет директора Дома актера Александра Моисеевича Эскина, нам неведомо…

Эскин, предупредительный, деликатнейший человек, очень любивший актеров, в этот момент закрывал кабинет на ключ – собирался уже уходить. Но увидев нашу необычную возбужденность, понял, что это неспроста, и распахнул дверь. Доронин стал дрожащим пальцем крутить диск аппарата…

– Что случилось? – испуганно спросил Эскин.

– Жарову надо позвонить. Очень важно, – ответил я.

Доронин, прикрывая ладонью трубку, заговорил в нее вполголоса:

– Миша!.. Миша!.. – Он задыхался. Его душили слезы. – Утром слушай радио!.. – Потом через паузу: – Одним словом, то шампанское пригодилось… – Снова через паузу: – В самый раз, Миша! Обнимаем!.. – И опять через паузу: – Женя Матвеев и Александр Моисеевич…

Доронин опустил трубку на рычаг и рухнул в кресло.

Растерянный Эскин тяжело, по-стариковски тоже присел.

– Ах, сука! Каких людей оклеветала! – склоняясь над столом, говорил Доронин.

– О ком речь? Скажите наконец!.. – почти выкрикнул Эскин, вопрошающе посмотрев на меня.

Я ответил:

– О медсестре Тимашук… Дело о врачах-убийцах – ложь!

– При чем здесь Тимашук? Она же мелкая сошка, пешка в чужих играх! – почти простонал Александр Моисеевич и замолчал. В его глазах что-то блеснуло…

Посидели, помолчали, вместе пошмыгали носами… Потом я спросил у Доронина:

– А кто это был, наш сосед по столу?

– Здрасьте!.. Ты что? Это же диктор Герцог!

Мог ли я тогда подумать, что спустя четверть века встречусь