Судьба по-русски - Евгений Семенович Матвеев

А Вера Павловна была человеком действия. И в начале 1946 года, когда о моем увольнении из армии не было еще и речи, я получил от нее приглашение (пишу эти строки и чувствую – участилось сердцебиение) работать в «Красном факеле». Она тогда уже ходатайствовала перед командующим Западно-Сибирским военным округом о моей скорейшей демобилизации.

Осенью 1946 года мое увольнение из армии состоялось. Но поехать в Новосибирск, в полюбившийся мне театр, я не решился – струсил. Может, это и не трусость, а нечто другое: скажем, отсутствие уверенности в том, что могу быть достойным членом такого прославленного коллектива. И я решил остаться в Тюмени, в местном драматическом театре, куда, как я уже упоминал, меня приглашали неоднократно.

Роли, роли (а что артисту надо, кроме ролей?), одна другой краше, сложнее и выигрышней… Успех! Успех! Но радости почему-то не было… Тюменская труппа в то время была довольно сильная, но… сборная – актеры разных школ, манер и направлений. Я всматривался в актера Н. Ф. Мирвольского, прислушивался к советам режиссера Д. С. Бархатова – они уделяли много внимания моему формированию. Учился всему…

Но Тюменский драматический театр переживал тогда не лучшие времена – публика перестала ходить на наши спектакли. Причины были разные. Чтобы привлечь зрителя, приходилось часто менять репертуар: срочно ставить беспроигрышные пьесы. Три-четыре недели на подготовку – и премьера! О подлинном творчестве, разумеется, говорить не приходилось – успеть бы выучить текст роли… Так было, например, с постановкой пьесы А. Островского «Без вины виноватые». Когда было решено делать этот спектакль, то при распределении ролей учитывали, какой артист или актриса уже играли их прежде, в других театрах. В труппе нашли исполнителей на все роли, кроме роли Незнамова. И решили – играть его будет Матвеев, он молодой, текст выучит быстро…

Вспоминаю, как я тогда играл, и охватывает меня ужас – ведь я себя просто сжигал. Сжигал потому, что мастерства как такового у меня еще не было – я его просто не успел нажить. Да и возможностей для этого не было: выучил текст – и на сцену! А там уж иди за своим темпераментом. Чего-чего, а этого было у меня в избытке… Я старался учитывать авторские ремарки – но как! Написано у Островского, что Незнамов плачет, – и я обливался слезами, да такими, что публика вслед за моим героем начинала рыдать…

Долго работать на таком пределе физических и эмоциональных возможностей я бы не смог. Спасибо Вере Павловне Редлих – в 1948 году она повторила свое приглашение работать в их театре.

Страху я испытал, пожалуй, больше, чем два года назад, в 46-м: ведь своим неистовым исполнением ролей в Тюмени я не приблизил себя к уровню «Красного факела», а… отдалил.

И вот наша первая встреча. Вера Павловна, понимая мои чувства, сразу постаралась успокоить меня простотой общения, доверительным тоном. И я, покоренный ее чуткостью, обаянием, проникся к ней доверием.

– Как устроились? – осторожно, с какой-то грустинкой спросила она.

– Спасибо, хорошо…

– Электроплитку принесли, раскладушку поставили?

– Да, да! Все нормально, – старался я увести ее от этих бытовых хлопот. – Я солдат…

– Вы-то да… А мама, жена, восьмимесячная крошка?..

Дело в том, что мою семью (у нас с Лидой уже родилась Светлана, да и мою маму мы взяли к себе) поместили на временное проживание в театре, в рабочем кабинете Веры Павловны.

Позже я мог не раз видеть, каким человеческим теплом согревала она всех, кто работал в театре. Как больно на ее лице отражалось чье-то невнимание к кому-то: «Как же так?!», «Как же так можно?!» – вырывались тихие, почти со стоном фразы.

Самым страшным наказанием – и не только для меня, для всех – было читать в ее глазах, что ей стыдно за тебя… Совестливость была тогда главной силой, стержнем творческой и обычной жизни в театре. Удивительная доброжелательность, взаимоуважение и помощь друг другу были нормой отношений в коллективе.

Почтительное отношение молодежи к мастерам старшего поколения – С. С. Бирюкову, Н. П. Северову, А. П. Аржанову, Н. Ф. Михайлову, К. Г. Гончаровой, Н. М. Коростыневу, Е. Г. Агароновой – отзывалось и с их стороны отеческим вниманием и заботой о нас, молодых. Как достигала Вера Павловна, извините за высокий стиль, такой благоговейности, трепетно-творческой атмосферы в труппе? До сих пор диву даюсь…

За три сезона работы в «Красном факеле» я не могу припомнить проявления того, что называется «премьерством», интриганством, карьеризмом, завистничеством… Думаю, именно порядочность, справедливость, высокая культура, подлинная интеллигентность руководителя, его авторитет – душа театра.

Все работали. Все! Работали беспрерывно и много. Играли большие и маленькие роли. А иногда и не играли, а только репетировали, искали, экспериментировали… Молодые актеры, выступая в массовых сценах, относились к созданию даже незначительных образов, характеров творчески, азартно… Результаты часто были поразительными: юные актрисы Валя Девятова, Лида Морозкина, актер Володя Эйдельман делом доказывали, что «нет маленьких ролей».

Как дорожили мы, молодые актеры, одобрением Веры Павловны! Причем она никогда не расточала похвалы, не задабривала артиста восторгами и комплиментами – она, удовлетворенная работой, словно светилась…

– Вере Павловне понравилась твоя работа? – спросил я как-то у Вали Девятовой.

– Кажется, да.

– Почему так думаешь?

– Понимаешь, она чуть улыбнулась, потерла лоб платочком и сказала: «Правильно, Валечка, правильно!..»

Моей первой ролью был Виктор в пьесе В. Ромашова «Великая сила». Ставила спектакль Вера Павловна Редлих. Я часто видел ее лоб, покрывавшийся испариной, и как потирала она его платочком, но… не улыбалась. Сколько душевного такта было в этом изумительно красивом человеке: ни единого обидного слова, ни единого намека на то, что могло ранить (о, наше больное актерское самолюбие!) или «захлопнуть форточку» доверия…

Однажды после огорчительной по моей вине репетиции Мария Мироновна Халатова (легендарная на периферии актриса – «старуха», фантастической детской непосредственности и обаяния) пригласила меня к себе домой (она тоже жила при театре) почаевничать.

– Ты, видать, за войну застоялся… Как артист, я имею в виду. Несет тебя куда-то, несет… Зауздаться тебе надо. Позорче приглядись к тому, как Вера Павловна трубочки в тебя расставляет: одну побольше, другую поменьше, одну прямо, другую – чуть вбок… Это чтоб ты, когда все выстроится, в эти трубочки свою кровь запустил. Вот! А ты зазря, куда попало кровушку разбрызгиваешь… Мимо цели! – отхлебнула из блюдечка чай, рассмеялась и добавила: – Было бы мне не восемьдесят – сейчас бы в пляс пошла, молодая озорницей была…

Это Вера Павловна устами Марии Мироновны преподала мне урок. И сколько потом было такого умного, тонкого обучения мастерству актера.

Вера Павловна подружила меня с изумительно преданным делу театра человеком – Владимиром Карловичем