Григорий Зиновьев. Отвергнутый вождь мировой революции - Юрий Николаевич Жуков

постановление утвердило ПБ, a 11 октября Особое совещание НКВД СССР приговорило всех упомянутых к различным срокам наказания. М. Н. Рютина — к 10 годам тюремного заключения, Г. Е. Зиновьева — к ссылке в город Кустанай на три года655.

Кустанай — окружной центр Казахской АСС на реке Тобол, станция Самаро-Златоустовской железной дороги. 25400 жителей, главным образом русских. Крупная летняя ярмарка по продаже хлеба и скота с оборотом 1 миллион рублей.

«Малая советская энциклопедия», т. 4, М., 1929.

Собирался Зиновьев столь далеко и на долгий срок полтора месяца. Лишь 3 декабря, накануне отъезда, направил в Секретариат ЦК и Сталину прощально-покаянное послание.

«Много и много раз, — писал Григорий Евсеевич, — передумав все случившееся со мной, я сознал и признаю свою вину, сформулированную в постановлении ЦКК относительно меня. Я заявляю, что все мои думы направлены и будут направлены только на то, чтобы ЦК вернул меня в партию и дал возможность бороться за общее дело в рядах большевиков. Я вижу и признаю, что партия и ее ЦК ведут единственно правильную политику и что все достигнутые громадные успехи завоеваны в борьбе против контрреволюционного троцкизма и правого уклона. Я понял до конца, что совершившееся сплочение партии и всего Коминтерна вокруг тов. Сталина есть дело всемирно-исторического значения, ибо т. Сталин действительно оказался лучшим учеником и верным продолжателем дела Ленина.

Я ясно отдаю себе отчет в том, что если бы после всего происшедшего я когда-либо опять нарушил дисциплину партии, это означало бы навсегда вычеркнуть себя из рядов ВКП(б), а кто разрывает с большевистской партией, тот погиб как коммунист.

Никогда не допущу я больше, чтобы на меня могли “возложить надежды” группы и лица, в какой бы то ни было мере противопоставляющие себя линии партии и ее руководству, и тем более — прямые враги партии. Я сделаю абсолютно все шаги, которые покажут всем и каждому, что я для себя вопрос раз навсегда решил, что я честно и до конца подчинился партии.

Под руководством ленинского ЦК идет работа великого, всемирно-исторического значения. Десятки миллионов напрягают все силы, чтобы преодолеть неизбежные трудности и скорее продвинуться по пути, указанному Лениным и Сталиным. Ближайшие два-три года будут иметь в этом отношении решающее мировое значение. Сеять скептицизм, путаться в ногах или стоять в эти годы в стороне — позор для того, кто хочет быть большевиком.

Я прошу Вас, товарищи: вернуть меня в партию и дать работу в общих рядах.

С товарищеским приветом Г. Зиновьев»1.

4 декабря 1932 года поезд, отошедший от одной из платформ Казанского вокзала, увез Зиновьева в ссылку. Как оказалось, не на три года, а всего на шесть месяцев.

Глава 23

Оказавшись вдали от столицы, лишенный политических новостей, без которых не мыслил своего существования, Зиновьев не стал предаваться отчаянию. Не впал в тоску и меланхолию лишь оттого, что за окнами выла сибирская вьюга. Занялся любимым делом — литературной работой. Но не располагая свежими газетами, журналами и книгами, изданными в Германии, посвятил свободное время, которого было слишком много, доступному. Стал трудиться над воспоминаниями. Правда, никак не напоминавшими написанное в сентябре 1929 года, когда он готовился к «чистке» в парторганизации Центросоюза. Старался запечатлеть события, относящиеся не столько к нему, сколько к партии.

К 24 апреля завершил два небольших фрагмента. Один — о VI (Пражской) конференции РСДРП, на которой не только присутствовал как делегат от московской организации, но и был избран в ЦК. Другой — о Малиновском. Видном большевике, слишком поздно разоблаченном как провокатор, агент царской охранки. И в обоих клочках воспоминаний старался ненавязчиво подчеркнуть свою близость к Ленину656.

А затем, движимый чувством самосохранения, обратился к эпистолярному жанру. К более важному для себя в тот момент. К тому, что — как он полагал — поможет ему вернуться в Москву и занять подобающий пост.

1.

8 мая 1933 года Зиновьев направил в ЦК и ЦКК пространное заявление с очередным (которым по счету!) признанием своих ошибок, полным раскаянием, с нескрываемой надеждой на полное прощение.

Начал с главного греха. С того, о чем ему последние годы постоянно напоминали: «Мою октябрьскую 1917 года ошибку В. И. Ленин назвал “неслучайной”, а в момент совершения ее он справедливо обрушился на меня самым беспощадным образом».

Только потом перешел к другому греху. Однако сознательно и тщательно избегал раскрывать его суть — о борьбе с Бухариным и Рыковым, с правым уклоном в целом и отстаивании необходимости форсированной индустриализации, финансируемой за счет, преимущественно, крестьянства.

«Когда Владимир Ильич умер, — писал Зиновьев, — и каждому из нас пришлось заново испытывать свои силы, я в новой и трудной обстановке сделал ряд новых тяжелых ошибок, которые связаны с моей ошибкой октября 1917 года. Моей в корне ошибочной установке 1925–1927 гг. большинство тогдашнего ЦК партии во главе с т. Сталиным дали решительный отпор. Вместо того, чтобы понять и признать свои тяжелые ошибки, вместо того, чтобы преклониться перед решениями и мнениями ленинского ЦК — штаба и мозга мирового коммунизма, я зарвался и стал полагать, что правда на стороне моей (как то и было в действительности — Ю. Ж.) и небольшого меньшинства, разделявшего мои ошибочные взгляды, а не на стороне партии, ее ЦК, ее вождя тов. Сталина, истинного продолжателя дела Ленина».

Пойдя на столь очевидную и грубую лесть, Зиновьев был уверен: она не помешает. Ведь его заявление станут читать члены ЦК, ПБ, которых он столь своеобразно обелял за крутой поворот линии партии, а не только генсек, и добившийся такого поворота. Покончив на том с общим, Григорий Евсеевич перешел к тому, что действительно всегда разделяло его, твердокаменного защитника идеи мировой революции, которая только и поможет строительству социализма в СССР, со Сталиным, пропагандировавшим возможность перехода Советского Союза к новому социально-экономическому строю без поддержки пролетариата, победившего хотя бы в Германии.

«Из моих теоретических и политических ошибок, — отмечал Зиновьев, — несомненно, была ошибка в вопросе о возможности построения социализма в одной отдельно взятой стране. Отрицая эту возможность, я воображал, что зову партию идти по ленинскому пути. Между тем, на деле я тащил ее на путь троцкизма, на путь социал-демократии… В этом основном вопросе теории ленинизма вся тяжесть борьбы после смерти Ленина с самого начала легла на тов. Сталина».

И здесь Зиновьев не кривил душой. Писал чистую правду о теории Сталина, поначалу — единственного ее сторонника. Признав столь бесспорное, Григорий Евсеевич логично обосновал свое поражение: «Этот вопрос разрешен и теоретически,