Григорий Зиновьев. Отвергнутый вождь мировой революции - Юрий Николаевич Жуков

хвастливый и упрямый — Хлестаков и Аракчеев, Нерон и граф Калиостро — такова идейно-политическая и духовная физиономия Сталина»642.

Завершил же Рютин вызывающе злобную характеристику генсека тем, что поставил его в один ряд с такими диктаторами-антикоммунистами той поры, как Муссолини в Италии, Пилсудский в Польше, Примо де Ривера в Испании, Чан Кайши в Китае.

Следует признать, обличал Рютин не одного Сталина. Рассыпал по тексту «Платформы» фамилии тех, кого причислил к его «клике». Ими оказались глава правительства СССР В. М. Молотов, председатель Госплана В. В. Куйбышев, его заместитель В. М. Межлаук, нарком финансов Г. Ф. Гринько, заместитель наркома тяжелой промышленности А. Л. Серебровский, секретари ЦК Л. М. Каганович и Е. М. Ярославский.

Лишь смешав Сталина с грязью, Рютин попытался обосновать «преступность» и генсека, и его «клики» тем кризисом, в который «ввергли» они народное хозяйство страны. Что же писал Рютин об экономике? Дал самую мрачную, бесперспективную картину:

«Несмотря на постройку десятков крупных заводов по последнему слову техники и наличие ста тысяч тракторов в деревне, мы имеем подрыв самых основ социалистического строительства… Индустриализация повисла теперь в воздухе».

«Страна в течение последних трех лет (1929–1931 годы — Ю. Ж. ). кипит восстаниями. То там, то здесь, несмотря на невероятный террор по отношению к рабочему классу, вспыхивают забастовки… Массы членов партии, рабочих и основных слоев деревни (бедняков и середняков — Ю. Ж.) горят возмущением и ненавистью к Сталину и его клике. Обострение классовой борьбы налицо. Но это обострение связано не с нашим движением вперед по пути к социализму, а… с движением назад и в сторону от социалистического общества».

«Сталин вырывает автомобильную промышленность, электротехническую, машиностроительную и еще пару подобных и на них строит заключение. Но это молодые отрасли промышленности, они имеют еще ничтожные объемы производства».

«Сталин заявляет, что выполнение плана зависит теперь исключительно от нас самих. Это чистейший вздор, безграмотность… От сталинской реальности плана остается пустое место. Вместо выполнения плана — фразы о выполнении плана. Результаты 1931 хозяйственного года это и подтвердили».

И сделал слишком широкое обобщение собственных домыслов, выдаваемых за реальность: «Индустриализация, доведенная до абсурда, превратилась в собственную противоположность — из орудия могучего роста материального благосостояния трудящихся масс она превратилась в подлинное народное бедствие и проклятие для народных масс»643.

Еще непригляднее, страшнее по Рютину стала картина положения в сельском хозяйстве: «Деревня в настоящее время представляет сплошное кладбище… Крестьян загоняют в колхозы с помощью террора, прямых и косвенных форм принуждения и насилия. Колхозы держатся исключительно на репрессиях»; «Политика насильственной коллективизации потерпела полное банкротство… За последнее полугодие снова начался быстрый распад колхозов»644.

Обрушиваясь на политику партии и Сталина, Рютин до некоторой степени был прав — иначе в критике не обойтись. Действительно, страна, на собственные средства начавшая индустриализацию, проходила неизбежный этап трудностей. Понимаемых и принимаемых партией, трудящимися. Готовыми идти на новые жертвы ради создания собственными руками, собственной волей будущего. Знавшими о том, что происходит, лучше Рютина и отнюдь не из его документов. Для того не нужно было читать «Платформу». Следовало читать газеты да ходить в магазины, в которых еще с февраля 1929 года в городах отпускали хлеб по карточкам, а с января 1931 года нормированное потребление и продовольствия, и промтоваров проводили по так называемым «заборным книжкам». Но уже год спустя, в мае 1932 года, вскоре после 17-й партконференции, планы государственной заготовки зерна были значительно сокращены, а крестьянам позволили продавать излишки по рыночным пенам.

Тем не менее, Рютин в «Платформе» призывал: «Устранение Сталина и его клики нормальными методами, гарантированными Уставом партии и советской Конституцией, совершенно исключено». А коли так, чтобы избежать окончательной гибели пролетарской диктатуры, необходимо «силой устранить эту клику и спасти дело коммунизма»645.

Оба рютинских документа не только делали все, чтобы опорочить Сталина, призывая к его «свержению». Они еще и дискредитировали общенародный порыв, выразившийся в невиданном прежде энтузиазме, стремлении, несмотря на все новые и новые трудности, как можно скорее выполнить и первый, и второй пятилетние планы. И потому уже 27 сентября, менее чем через две недели после получения доноса, ЦКК завершила расследование. Но, как тут же оказалось, то был лишь его первый этап. Второй начался незамедлительно.

Парткомиссия — орган Президиума ЦКК, занимавшаяся исключительно персональными делами коммунистов, а точнее, один Е. М. Ярославский, поспешила принять обязательное в таких случаях постановление. Им четырнадцать человек, включая Рютина, присутствовавших на обсуждении прокламации и «Платформы», одобривших и оба документа, и предложение создать «Союз марксистов-ленинцев», исключили из рядов ВКП(б) (даже Рютина, уже не состоявшего в партии) «как разложившихся и ставших врагами коммунизма и советской власти, как предателей партии рабочего класса, пытавшихся создать подпольным путем под обманным флагом “марксизма-ленинизма” буржуазно-кулацкую организацию по восстановлению в СССР капитализма и, в частности, кулачества». Под последним названным грехом подразумевался отказ от коллективизации и индустриализации, на деле означающий возвращение к НЭПу.

Второй пункт постановления оказался более важным для продолжения расследования: «ЦКК предлагает ОГПУ выявить не- выявленных еще членов контрреволюционной группы Рютина, выявить закулисных вдохновителей этой группы и отнестись ко всем этим белогвардейским (? — Ю. Ж.) преступникам, не желающим раскаяться до конца и сообщить всю правду о группе и ее вдохновителях, со всей строгостью революционного закона»646.

4.

Не дожидаясь помощи ОГПУ, Е. М. Ярославский продолжал собственное, сугубо партийное следствие. «Опросил», как в ЦКК называли допросы, Н. А. Угланова. До 1929 года — кандидата в члены ПБ, секретаря ЦК, руководителя столичной партийной организации, а затем наркома труда СССР, через десять месяцев переведенного с понижением в Астрахань председателем госрыб- треста, потом возвращенного в Москву — начальником сектора товаров широкого потребления Наркомтяжпрома. Всегда подчеркивавшего свою идейную близость к Бухарину.

Еще накануне принятия постановления ЦКК, 26 сентября, Ярославский выяснил: Угланов получил оба рютинских документа. На следующий день вызнавал: когда Угланов встречался с Рютиным, о чем говорил. Наконец, 1 октября попытался добиться признания опрашиваемого, что он являлся своеобразным посредником между Рютиным и лидерами «правых», в чем и преуспел.

Председателю парткомиссии не составило труда узнать от Угланова, что тот и не думал скрывать: да, он встречался по партийной работе не только с Рютиным и Бухариным, но и с учениками последнего.

С Я. Э. Стэном. До 1930 года — членом ЦКК, заместителем директора Института Маркса-Энгельса, заместителем заведующего Агитпропа ИККИ. Затем объявленным «воинствующим идеалистом» и переведенным на работу в Институт энергетики. Показавшим на допросе в ОГПУ, что знаком с обоими рютинскими документами, получил их от