Григорий Зиновьев. Отвергнутый вождь мировой революции - Юрий Николаевич Жуков

«Я попытался нарушить основные законы марксизма-ленинизма, основные законы диктатуры пролетариата».

«Когда Стэн показал мне махрово-кулацкую, контрреволюционную “правую” платформу, то я… стал хранить секрет Стэна, который на деле оказался конспирацией Рютина и Ко».

«Я сблизился с троцкизмом».

«Основным теоретическим узловым вопросом, на котором я сбился… был вопрос о построении социализма в одной стране».

«В свое время употребил совершенно ошибочную формулировку, сказав, что “вопрос о роли крестьянства… является основным вопросом большевизма-ленинизма”».

«Мной совершена целая цепь ошибок и в коминтерновском, и в иных вопросах. Достаточно назвать крики о так называемом будто бы недемократическом режиме в нашей партии… подход к “законности” фракционной борьбы».

Хотя Зиновьев курил фимиам Сталину все время, пока выступал, завершил речь все таким же славословием:

«Товарищи, сколько личных нападок было со стороны моей и других бывших оппозиционеров на руководство партии и, в частности, на товарища Сталина! И мы знаем теперь: в борьбе, которая велась товарищем Сталиным на исключительно принципиальной высоте, на исключительно высоком теоретическом уровне, что в этой борьбе не было ни малейшего привкуса сколько-нибудь личных моментов. И именно когда я глубже, по выражению товарища Кагановича, понял свои ошибки и когда я убедился, что члены Политбюро и в первую очередь товарищ Сталин, увидев, что человек стал глубже понимать свои ошибки, помог мне вернуться в партию, именно после этого становится особенно стыдно за те нападки, которые с нашей стороны были.

Настоящий съезд есть триумф партии, триумф рабочего класса»673.

Сошел Зиновьев с трибуны под аплодисменты. И нельзя было понять: относятся они к покаянной речи или стали свидетельством глубочайшего уважения к ближайшему соратнику Ленина, к человеку, семь лет возглавлявшему Коминтерн — всемирную коммунистическую партию.

3.

Многие из бывших лидеров оппозиций различного толка, публично раскаявшиеся в своих ошибках и заблуждениях, признавших правоту ЦК, после 17-го съезда получили хоть и не прежние, чрезвычайно высокие, но все же достаточно солидные должности. Бухарина утвердили ответственным редактором газеты «Известия» — официоза, органа ЦИК СССР; Каменева — директором Института мировой литературы; Пятакова — первым заместителем наркома тяжелой промышленности; Ломинадзе — секретарем Магнитогорского горкома партии. Сохранили свои посты Рыков — нарком связи СССР, Радек — заведующий Бюро международной информации ЦК ВКП(б).

Конечно же, хотелось повысить свой статус оставшемуся в забвении и Зиновьеву. Чем он хуже, скажем, Бухарина, оказавшегося кругом неправым со своей ориентацией на зажиточных крестьян, со своим отнюдь не забытым лозунгом «Обогащайтесь». 4 апреля, обуреваемый желанием напомнить о себе, Григорий Евсеевич решил снова обратиться к Сталину. Письменно, так как на встречу больше не надеялся. Сначала набросал черновик:

«Не в официальном порядке, а Вам лично, тов. Сталин, позволяю себе сказать еще следующее.

Чисто литературная работа моя тоже протекает в довольно трудной обстановке. Я слишком в стороне от всех и от всего. Сотрудничество в “Правде” идет туго. Работа в “Большевике” тоже наталкивается на трудности. Обзоры у меня не ладятся из-за такой мелочи, что не могу доставать всей мировой иностранной литературы — все вынужден выпрашивать по кусочкам и т. п. Обращался к Культпропу ЦК — безуспешно. Культпроп же задержал переиздание моей книжечки о Либкнехте в Партиздате (а тем и всякую работу для Партиздата). Ей-ей, теперь нет абсолютно никаких оснований к тому, чтобы ставить мою литра- боту в такие условия.

Очень, очень прошу 1) улучшить обстановку моей литературной работы и 2) это главное — дать дополнительную нагрузку не только по линии литературной работы».

Перечитав написанное, Григорий Евсеевич явно понял — вышла откровенная жалоба, да еще и со слезливой просьбой ему предоставить некий пост. И переписал письмо, резко сократив:

«Обращаюсь к ПБ и Вам лично, тов. Сталин, с горячей просьбой: если возможно, дать мне теперь какую-либо постоянную работу кроме писательской. Любую работу, которую ЦК мне поручит, я постараюсь выполнять хорошо и оправдаю доверие партии, непременно и во что бы то ни стало».

Сталин письмо Зиновьева получил, прочитал и решил отделаться от настойчивого попрошайки. Резолюция оказалась предельно краткой — «Арх(ив). Ст(алин)»1. Вроде бы свидетельствовала, что для генсека «вопрос» окончательно «закрыт». И все же по его поручению Зиновьева ввели в состав обновленной редколлегии «Большевика». Сокращенной с десяти до четырех человек. Включавшей, помимо Григория Евсеевича, ответственного редактора В. Г. Кнорина — директора Историко-партийного института, А. И. Стецкого — заведующего Агитпропотделом ЦК, решительно отмежевавшегося от Бухарина и примкнувшего к Сталину, и П. Н. Поспелова, недавно закончившего учебу в Институте красной профессуры и недолго проработавшего в «Правде».

Новая редколлегия приступила к работе, подписав к печати журнал № 7 от 15 апреля.

Казалось, Зиновьеву о лучшем пока и не стоит мечтать. И все же он оказался неудовлетворенным. 11 мая вновь направил Сталину послание-просьбу о своей работе.

«Очень прошу, — писал Григорий Евсеевич, — извинить меня, что я обращаюсь еще раз по тому же вопросу. Разумеется, я очень рад работе для “Большевика” и усердно буду вести здесь всякую работу, в том числе и самую черновую. Но главная моя беда осталась: я опять только за письменным столом.

Я просился (и прошусь) в “Правду” в надежде на то, что если бы я работал там, я мог бы иметь более живую связь с практической жизнью, мог бы поездить по нашим стройкам и т. д.

Решивши раз навсегда говорить Вам все начистоту, я хочу высказать просьбу: может быть, ЦК счел бы возможным дать мне, кроме работы в “Большевике”, еще какую-нибудь работу? Если не сейчас, то, может быть, несколько позже подвернется такая работа, которую Вы сочтете возможным мне поручить. Всякое поручение ЦК постараюсь исполнить как следует».

На этот раз Сталин не выдержал. Передал письмо Кагановичу с такой резолюцией: «Я за удовлетворение т. Зиновьева, нужно только выяснить — какую работу хочет он получить»674.

Каганович, давно поднаторевший в решениях кадровых задач, устроивших бы не просителя, а генсека, ломать голову в поисках подходящего для Зиновьева места не стал. Рассудил: коли тот уже работает членом редколлегии «Большевика», пусть там и остается. Ведь ездить по стране ему категорически не следует — что он еще наговорит при встречах с людьми, которые до сих пор помнят его, ценят, прислушиваются к его мнению. И Каганович спустил дело на тормозах. Просто забыл о нем.

Зиновьеву, так и не дождавшемуся ответа, ничего не оставалось, как продолжать порученную ему ЦК работу «как следует». Работу, если судить по его письму к Сталину, давно уже ставшую поденщиной.

Еще в