Григорий Зиновьев. Отвергнутый вождь мировой революции - Юрий Николаевич Жуков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В № 3–4 поместили очень важную, чрезвычайно значимую для дальнейшего отстаивания чистоты ленинизма статью Зиновьева «Уроки гражданской войны в Австрии» (два месяца спустя она со значительными дополнениями была опубликована в Харькове как уже брошюра). В ней автору пришлось проявить блестящее владение приемами софизма только ради того, чтобы иметь возможность и впредь продолжать обличать вождей австрийской социал-демократии Отто Бауэра и Карла Реннера. Невзирая на то, что именно шуцбунд — вооруженные формирования австрийской социал-демократической партии, а не коммунисты, с 12 по 15 февраля 1934 года вели на улицах Вены и Линца кровопролитные бои с правительственными войсками. Тщетно пытались не допустить утверждения в Австрии режима, до деталей повторявшего итальянский фашизм: канцлер Энгельберт Дольфус уже распустил парламент и объявил о создании корпоративного государства с авторитарной системой управления.
На введение его в редколлегию «Большевика» Зиновьев откликнулся в № 7 далеко не лучшим образом. Откровенно подхалимской статьей «Из золотого фонда марксизма-ленинизма (о книге Сталина «Марксизм и национально-колониальный вопрос»). Разумеется, восхвалял раскрытие генсеком столь значимой для Советского Союза проблемы, якобы уже блестяще решенной.
А в № 13–14, целиком посвященном двадцатилетию начала мировой войны, журнал опубликовал солидную теоретическую работу Зиновьева «Большевизм и война», по замыслу призванную раскрыть один из аспектов учения Ленина.
Прогнозируя самое ближайшее будущее, Зиновьев исходил из главного — угрозы войны для СССР. Прежде всего, со стороны нацистской Германии, стремящейся «одним ударом выправить свое (внутреннее) положение». Отметил автор и не менее очевидное — возможную коалицию ее с империалистической Японией.
Но далее высказал так и не оправдавшееся предположение. Почему-то счел возможным утверждать: оба потенциальных союзника выступят «под руководством и протекторатом английского империализма». Даже лишний раз повторил, подчеркивая — «Ключ к вопросу о сроках и месте новой войны больше всего в данный момент находится в Англии».
Однако Зиновьев не проявил пессимизма. Уверенно заявил: «Предотвратить новую войну, в которой убито и покалечено будет 80 и более миллионов людей, может только пролетарская революция в решающих империалистических странах (выделено мной — Ю. Ж. )». Мало того, Григорий Евсеевич дал прогноз того, как такое произойдет. «Если единый фронт во Франции, — писал он, — осуществится, тогда… французский пролетариат расправит свою спину и покажет дорогу рабочим Англии, Германии, Австрии и ряда других стран. Крик галльского петуха в нынешней напряженной атмосфере встретил бы могучий отклик рабочих всего мира, среди которых усиленно зреет “идея штурма”».
Итак, Сталин считал войну неизбежной и готовил к ней Советский Союз на свой лад. Индустриализацией, создававшей основу оборонной промышленности. Дипломатическими переговорами, которые вел в Париже советский полпред В. С. Довгалевский с министром иностранных дел Франции Л. Барту о создании Восточного пакта, завершившиеся подписанием в мае следующего года советско-французского договора о взаимной помощи — оборонительного, антигерманского.
Возможно, старавшийся быть предельно осторожным Зиновьев что-то недоговорил? Нет, он упорно писал: «Рост вооружений давно привел бы к войне, если бы за войной не стояла революция еще больше, чем за вооруженным миром… Новые пролетарские революции возможны и без новых империалистических войн. Но новые империалистические войны уже невозможны без новых пролетарских революций»675.
Сталин никак не отреагировал на возвращение Зиновьева к пропаганде своих прежних взглядов. Тех, от которых, если судить по его обращениям в ЦК и генсеку, по выступлению на 17-м партсъезде, он якобы окончательно отрешился. Ведь твердое упование прежде всего на мировую революцию дискредитировало идею построения социализма в одной стране — в СССР. И все же Григория Евсеевича привела к полному, окончательному краху отнюдь не эта теоретическая статья, переполненная ссылками на работы Ленина, а маленький комментарий к старому письму Энгельса.
4.
В. В. Адоратский, директор Института Маркса-Энгельса-Ленина (образованного в 1931 году слиянием двух институтов — Маркса-Энгельса и Ленина), предложил редколлегии «Большевика» для номера, посвященного двадцатилетию начала мировой войны, никогда не публиковавшуюся на русском языке статью
Энгельса «Внешняя политика царской России». Казалось бы, вполне нормальная рекомендация никак не могла вызвать возражений. Ну как же, работа классика марксизма, у которого учились большевики, любившие при всякой возможности опираться на его идеи, ссылаться на него. Но возражения все же появились, и весьма серьезные, обоснованные.
Статья Энгельса почему-то прежде всего оказалась у Сталина. В Сочи, где он проводил длительный, двухмесячный отпуск. Вернее, укрывался от мелких повседневных дел, перепоручив их Кагановичу. Генсек внимательно изучил работу классика и решительно отверг ее. Изложил причины того в обстоятельной записке, направленной членам ПБ 19 июля.
Сталин посчитал: то, что написал Энгельс в 1890 году, для своего времени было вполне верным, даже до некоторой степени провидческим, но спустя сорок с лишним лет оказалось не просто устаревшим, а глубоко ошибочным.
Действительно, как можно было после бесславного поражения царизма в мировой войне всерьез воспринимать такие утверждения Энгельса: Россия — самое мощное в военном отношении государство, внушающее страх, идущее к мировому господству; Россия — последняя твердыня общеевропейской реакции; опасность мировой войны исчезнет в тот день, когда русский народ сможет поставить крест на традиционной завоевательной политике своих царей.
Процитировав такие положения, изложенные в статье Энгельса, Сталин вполне справедливо отметил: «упущен один важный момент, сыгравший потом решающую роль, а именно — момент империалистической борьбы за колонии, за рынки сбыта, за источники сырья, имевший уже тогда серьезнейшее значение, упущена роль Англии как фактора грядущей мировой войны, момент противоречий между Германией и Англией».
Не ограничившись тем, Сталин отметил еще три серьезнейших недостатка в статье Энгельса: «переоценка роли стремления России к Константинополю в деле назревания мировой войны», «переоценка роли буржуазной революции в России… в деле предотвращения надвигающейся мировой войны»; переоценка роли царской власти как «последней твердыни общеевропейской реакции».
Закончил же свою записку Сталин так:
«Видимо, Энгельс, встревоженный тогда (1890–1891 годы) французско-русским союзом, направленным своим острием против австро-германской коалиции, задался целью взять в атаку в своей статье внешнюю политику русского царизма и лишить ее всякого доверия в глазах общественного мнения Европы и прежде всего Англии, но, осуществляя эту цель, он упустил из виду ряд других важнейших и даже определяющих моментов, результатом чего явилась однобокость статьи».
И пришел к единственному, по его мнению, выводу: «Стоит ли после всего сказанного печатать статью Энгельса в нашем боевом органе, в “Большевике”, как статью руководящую или, во всяком случае, глубоко поучительную, ибо ясно, что печатать ее в “Большевике” — значит дать ей молчаливо именно такую рекомендацию?
