Сын цирка - Джон Уинслоу Ирвинг

обнаженная, подошла к нему; она глянула через его плечо, как будто могла прочесть написанное. Сценарист ощутил прикосновение ее волос к своей щеке и шее.

– Прочтите это мне – только эту часть, – сказала Мадху.

Она прижалась к нему крепче, когда потянулась и коснулась рукой бумаги; она коснулась последней фразы. В ее дыхании ощущался слабый запах йогурта с ароматом кардамона, а еще что-то вроде запаха мертвых цветов – возможно, шафрана.

Сценарист вслух прочитал ей: «Два санитара в белых дхоти бегут, положив на носилки Кислотника, который скорчился в позе эмбриона, – его лицо застыло от боли, из его промежности еще идет дымок».

Мадху заставила его прочесть это снова; затем спросила:

– В какой это позе?

– Эмбриона, – сказал доктор Дарувалла. – Как младенец в утробе матери.

– Кто такой Кислотник? – спросила его маленькая проститутка.

– Человек, которого обожгло кислотой, как мистера Гарга, – сказал ей Фаррух.

При упоминании имени Гарга ничего не изменилось в лице девочки. Доктор избегал смотреть на ее голое тело, хотя Мадху все еще держалась за его плечо; он чувствовал, что начинает потеть там, где она прижималась к нему.

– Дымок идет откуда? – спросила Мадху.

– Из его промежности, – ответил сценарист.

– Где это? – спросила его маленькая проститутка.

– Ты знаешь, где это, Мадху, возвращайся в постель, – сказал он ей.

Она подняла одну руку, чтобы показать ему подмышку.

– Волосы растут, – сказала она. – Можете потрогать.

– Я вижу, что растут, мне не нужно трогать, – ответил Фаррух.

– Они везде растут, – сказала Мадху.

– Возвращайся в постель, – сказал доктор.

По изменению ее дыхания он отметил момент, когда она наконец заснула. Затем он решил, что может без опасений лечь на другую кровать. Хотя он был измотан, но еще не успел заснуть, как почувствовал первый укус – блохи или клопа. Вероятно, это были клопы – они не прыгали, как блохи, и были невидимы. Очевидно, Мадху привыкла к ним – даже не заметила.

Фаррух решил, что лучше спать среди птичьего помета на балконе; если снаружи достаточно прохладно, то, возможно, комаров не будет. Но когда доктор вышел на балкон, то на соседнем балконе обнаружил бодрствующего Мартина Миллса.

– В моей постели миллион каких-то тварей! – прошептал миссионер.

– То же и в моей, – ответил Фаррух.

– Я не знаю, как мальчик умудряется спать среди этой кусачей ползучей пакости! – сказал схоласт.

– Наверняка в Бомбее у него на миллион больше тварей, он привык, – сказал доктор Дарувалла.

Ночное небо уступало рассвету; скоро небо будет цвета чая с молоком, как и земля. На фоне серо-коричневых тонов ярко выделялись белые бинты миссионера – его перевязанная рука, обмотанная шея, залатанное ухо.

– Ну и видок у вас, – сказал ему доктор.

– На себя посмотрите, – ответил миссионер. – Вы, вообще-то, спали?

Поскольку дети крепко спали – и они только недавно уснули, – двое мужчин решили прогуляться по городу. В конце концов, мистер Дас предупредил их не приезжать в цирк слишком рано, иначе они помешают просмотру телевизора. Уже наступило воскресенье, и доктор предположил, что телевизоры во всех палатках труппы будут включены на канал с «Махабхаратой»; уже более года каждое воскресное утро транслировался популярный индусский эпос – всего девяносто три части, каждая по часу, – и великое путешествие к небесным вратам (где и заканчивалась эпопея) шло до наступления лета. Это была самая успешная в мире мыльная опера, изображающая религию как героическое действие; это была легенда с бесчисленными проповедями, не говоря уже об актах безрассудства и о незаконнорожденных, о сражениях и похищениях женщин. Во время трансляций было зафиксировано рекордное число ограблений, потому что воры знали, что почти вся Индия будет приклеена к телевизору. Доктор Дарувалла подумал, что христианин-миссионер мог бы позавидовать такой религиозной ажитации.

В вестибюле мальчик-мусульманин уже не ел под радиомолитвы Каввали; религиозные стихи усыпили его. Не было смысла его будить. На подъездной дороге к муниципальной гостинице на ночь припарковалось с полдюжины трехколесных рикшей; все они, кроме одного, спали на пассажирских сиденьях. Тот, кто не спал, заканчивал свои молитвы – его и наняли доктор и миссионер. Они покатили по спящему городу; такая мирная картина было невозможна в Бомбее.

Возле железнодорожной станции Джунагадха они увидели желтую лачугу, в которой несколько рано вставших жителей уже брали напрокат велосипеды. Миновали кокосовую плантацию. Увидели вывеску зоопарка с леопардом на ней. Проехали мечеть, госпиталь, гостиницу «Рилиф», овощной рынок и старый форт; увидели два храма, два резервуара с водой, несколько манговых рощ и то, что доктор Дарувалла принял за баобаб, – Мартин Миллс сказал, что это не баобаб. Рикша отвез их в тиковый лес. Отсюда, сказал им рикша, начинался подъем на холм Гирнар – и им придется идти пешком. Это было восхождение на высоту шестисот метров, куда вели десять тысяч каменных ступеней. До вершины холма потребуется идти около двух часов, сказал рикша.

– С какой стати он думает, что мы хотим подняться на десять тысяч ступенек за два часа? – спросил Мартин Фарруха.

Но когда доктор объяснил, что холм считается священным у джайнов, иезуит захотел подняться наверх.

– Там всего лишь кучка храмов! – воскликнул доктор Дарувалла.

Скорее всего, туда поползут отшельники, практикующие йогу. Там будут ларьки с неаппетитными продуктами и обезьяны, копающиеся в отбросах, и вдобавок на всем пути – отвратительные следы человеческих испражнений. (А над головой будут парить орлы, проинформировал их рикша.)

Иезуита невозможно было удержать от священного восхождения; доктор даже спросил себя, не заменяет ли ему это восхождение мессу. Наверх они поднялись примерно за полтора часа, в основном благодаря схоласту, который шел очень быстро. Поблизости слонялись обезьяны, и это, несомненно, заставляло миссионера ускорять шаг; после случая с шимпанзе Мартин сторонился всех обезьяноподобных, даже маленьких. Над головой они видели только одного орла. Когда они спускались со священного холма, им навстречу попалось несколько отшельников-садху. Большинство закусочных было еще закрыто – слишком рано. В одном из ларьков они купили и выпили бутылку апельсиновой содовой. Доктор вынужден был согласиться с тем, что мраморные храмы наверху впечатляли, особенно самый большой и самый древний, который был храмом джайнов с XII века.

Спустившись наконец, оба тяжело дышали, и доктор Дарувалла отметил, что у него адски болят колени; Фаррух сказал, что ни одна религия не стоила десяти тысячи шагов. Еще его убивали человеческие фекалии, оставленные тут и там на пути, и все это время он волновался, что рикша их не дождется и им придется пешком возвращаться в город. Если Фаррух слишком переплатил рикше перед их восхождением, то у того не было стимула оставаться, а