Автобиография большевизма: между спасением и падением - Игал Халфин

случае, отмечал И. М. Варейкис, снятие редакторов газет есть не нарушение устава, а право ЦК. «В последней номенклатуре должностных лиц, утверждаемых ЦК, редактор „Ленинградской правды“ среди прочих губернских партийных газет значится»[1203].

Редакция «Ленинградской правды» забаррикадировалась, чтобы не допустить в здание эмиссаров ЦК. Но вскоре стражу и барьеры пришлось снять, и в партийной организации газеты начались оргвыводы. «Я сам наблюдал, – пишет Полетика, – как шла обработка партийной массы (от Зиновьева к Сталину) в партийной организации „Ленинградской правды“». Брату мемуариста Юрию «пришлось наблюдать это в „Красной газете“»[1204]. Примерно в то же время был снят и редактор органа комсомольского губкома «Смена» Наумов, изменен редакторский аппарат журналов «Работница и крестьянка» и «Красная деревня», заменен весь руководящий состав партийного издательства «Прибой»[1205].

30 декабря «Ленинградская правда» подписывалась уже эмиссаром Москвы Иваном Ивановичем Скворцовым-Степановым. Новому редактору приходится работать «в очень трудных условиях», рассказывал Агапов комвузовцам. «В помещении редакции битком набито народу. Тов. Скворцова-Степанова осаждают представители от разных организаций, мешают работе, требуют напечатать их резолюции»[1206]. «Сравнить „Правду“ вчерашнюю и сегодняшнюю – две крайности, две противоположности», – писал в дневнике Суконкин[1207].

Новая линия газеты открылась публикацией «Обращения XIV партийного съезда РКП(б) к ленинградской организации».

Товарищи! <…>

Съезд обращается ко всем членам ленинградской организации с призывом положить конец всем попыткам подрыва единства нашей ленинской партии. Неправдой является их утверждение, что партия не видит кулацкой опасности. Опасной является их попытка, под шум о кулацкой опасности, ослабить значение ленинского лозунга о союзе пролетариата и деревенской бедноты с середняком. Неправдой является утверждение, что съезд не принял поправок оппозиции. Оппозиция внесла не поправки, а заявление ультиматумом, против чего съезд не мог не возражать. <…>

Новый редактор немедленно одернул ленинградцев: «Ваша конференция голосовала за доверие ЦК и поручила голосовать за это доверие на съезде. Ваша делегация голосовала против всего съезда, противопоставив себя съезду партии. <…> Оппозиция разоблачила себя на съезде целиком. В то время как на районных конференциях и даже на губернской конференции лидеры оппозиции не говорили ни о каких разногласиях с ЦК и собрали голоса под знаменем верности партруководству, на съезде они выступили как обособленная группа. <…> Дискуссия по решениям съезда не может и не должна быть допущена»[1208].

Изначально отпечатанное в виде листовки, «Обращение» широко распространялось Севзапбюро ЦК. Действуя сообща со слушателями Коммунистического университета им. Свердлова и курсантами академии им. Толмачева, комвузовцы – сторонники Москвы раздавали его у проходных заводов, фабрик, а иногда и просто в цехах предприятий. Обращение дало сильный толчок повсеместному созданию инициативных групп – вопреки утверждению райкомов, что речь идет о попытках расколоть партийную организацию путем создания нелегальных, фракционных центров, противостоящих законно избранным партийным органам[1209].

Утром 28 декабря два представлявших меньшинство члена бюро комвуза В. И. Зудов и В. Я. Боровиков обратились к организатору партийного коллектива М. И. Рыбину с просьбой созвать общее собрание для выявления настоящей «политической физиономии» студентов. «Бюро коллектива, – протестовал Анфалов, – ведет линию на недопущение никаких собраний. <…> Такая политика объясняется тем, что настроения абсолютного большинства нашего коллектива против оппозиции». В. О. Жук гнул ту же линию: «Мы действовали организованным путем. <…> Резолюция, принятая на общем собрании нашего кол<лекти>ва от 16 декабря, не выражала подлинного мнения студентов. На что получили категорический отказ»[1210]. «Если вы не соберете общего собрания, – заявила инициативная группа, – то будет пущено письмо для сбора подписей»[1211].

Продолжим голосом самого Рыбина, поддерживающего линию старой ленинградской организации: «Что я мог ответить на заявление тов. Зудова и Боровикова? Сказал: дело ваше. После этого, 28 и 29 декабря, когда я был на заседании бюро райкома, член бюро коллектива тов. Иванов сообщил мне по телефону, что в бюро коллектива группа товарищей печатает какое-то письмо и что, когда он попросил отдать ему, его не отдали. Говорит, если Рыбин скажет отдать, отдадим. Я попросил к телефону того, кто печатал, подошел к телефону т. Акимушкин. Я сказал, надо отдать Иванову. Акимушкин согласился. Потом я видел у Иванова письмо, не помню – в президиум съезда или в ЦО [ «Правду»]. На другой день в комнате исполбюро читали опять какое-то письмо. Я попросил его. Дали»[1212]. Рассказ Я. М. Иванова был лаконичней: «Группа товарищей… помимо бюро кол<лектив>ва, собрала подписи для протеста против ленинградской делегации. Я считаю, что печатание и распространение этих писем подрывает партийное единство»[1213]. Составление письма и сбор подписей – это «незаконное действие, дезорганизационное»[1214].

Инициативная группа рассказывала о том же эпизоде той же контрольной комиссии, но уже включавшей в свой состав сторонников Москвы: к 6 часам вечера, «когда напечатали 8 экземпляров этого письма, появляется член бюро к<оллекти>ва пом<ощник> проректора т. Иванов и по приказу Рыбина конфискует эти письма, обвиняя нас в фракционной и дезорганизационной работе»[1215]. Если в версии Рыбина повиновались его авторитету, то в версии инициативной группы дело было в голом насилии, «приказе». Коробко назвал конфискацию письма «жандармским действием»[1216]. Вавилин добавлял детали: «Обсуждение создавшейся ситуации велось по всем уголкам в здании университета особенно оживленно и возбужденно. Возбуждение было вызвано тем, что написанное кем-то письмо (я не знаю, кто писал первоначальную редакцию письма) было отобрано тов. Ивановым. Около 4‐х часов я зашел в комнату, где помещается исполбюро, там читали рукописный экземпляр письма. Я также прочитал его, вскоре пришел туда т. Рыбин, прочитал письмо и забрал его в карман, говоря, что „на бюро коллектива разберем“. Это усилило возбуждение студенчества, письмо т. Рыбину было отдано без всякого сопротивления. Это был последний экземпляр письма. Тот же тов. Рыбин спросил меня, согласен ли я с этим письмом. Я ответил, что отдельные формулировки считаю неудачными, но что написать и послать письмо можно – с этим я согласен. На другой день, 29 декабря, письмо было написано заново. В его составлении принимали участие тов. Боровиков, Исаков, Анфалов и я. Подписи затем были собраны, и письмо отравлено за 116 подписями в редакции центральных газет»[1217].

В своей финальной редакции письмо гласило:

Поведение ленинградской делегации на XIV съезде с полной ясностью обнаружило, что она совершенно определенно противопоставила свою линию линии большинства съезда, что ведет к нарушению единства партии, так как выступление с содокладом, направленным против ЦК и большинства съезда, и прикрытие этого именем одной из старейших большевистский организаций, есть прямое извращение принципов ленинизма.

Мы считаем необходимым заявить следующее: