Автобиография большевизма: между спасением и падением - Игал Халфин

объективным… Резолюция Московской губернской партийной конференции разрывается как бомба… Над ленинградской организацией сгущаются тучи».

2. Отношения между двумя крупнейшими большевистскими организациями страны. «Московская организация отклоняет предложение о перемирии… „Правда“ начинает отчаянную травлю против Каменева и Зиновьева, обвиняя их и ряд питерских руководителей в пораженчестве, ликвидаторстве, безверии».

3. XIV съезд РКП(б). «В докладе Сталина и его заключительном слове два новых момента: „сосредоточить огонь на тех, кто указывает на опасность со стороны кулака“. Второй. Так прямо и заявляет, что мы [сторонники ленинградской организации] „усталые, должны уйти“».

Пять дней прений. Их цель – компрометация Зиновьева, Каменева, Сокольникова, Крупской, Питера и попытка «разложения» ленинградской организации. ЦО «Правда» продолжает кампанию разжигания [розни], не давая место другой точке зрения. «Рабочая газета» [печатный орган москвичей] начинает бешеную кампанию с карикатурами, впадая прямо в приемы бульварной прессы…

В таких условиях мы вынуждены выступать с содокладом. <…> Он сделан в спокойных тонах. Речи докладчиков – Крупской. Каменева, Сокольникова, Зиновьева строго политические… На политическую обстановку отвечают склокой. <…> Как принималась резолюция? Мы не были приглашены к выработке (впервые в истории партии)… Смотрите подробно наше заявление, прочитанное на съезде Каменевым… Наша делегация единогласно (кроме Алексеева) голосует против.

4. Политический итог. «Съезд создал накаленную атмосферу недружелюбия к Питеру, играя на попытке отделить „верхи“ ленинградской организации от ее „низов“…

Голосование против резолюции ни в коем случае не означает „неподчинение съезду“. Голосование против политически неправильной резолюции – наше право. <…> В ближайшее время предстоит сильнейший натиск на ленинградскую организацию, чтобы ее обезличить, разогнать. Необходима стойкость, необходимо добиться исправления политических ошибок в вопросе: а) о кулаке; б) о привлечении рабочих в партию; в) о разгроме Ленинграда и т. п.»

Прибыв 27 декабря со съезда, группа делегатов во главе с Саркисом устремилась в партийные коллективы и там энергично выступала против линии Сталина и Бухарина. Партийный аппарат раздавал билеты только своим сторонникам. Тех, кто поддерживал ЦК, на активы не пускали, и им иногда приходилось врываться в зал силой. В городе приостановилось распространение «Правды» и других центральных газет, из которых можно было бы почерпнуть информацию о происходящем в столице. 26 декабря бюро Ленинградского губкома, несмотря на сопротивление Н. М. Шверника, Н. П. Комарова и других, запретило партийным коллективам обсуждать материалы съезда. Приветствия съезду, как мы увидим на примере комвуза, осуждались. Пропагандистам воспрещали обсуждать на занятиях кружков вопросы съездовской дискуссии. «Ленинградская правда» давала только сухую информацию, а в «Красной газете» вообще почти никакого политического материала не публиковали.

Уехавший со съезда 25 декабря организатор Центрального райкома партии Александр Иванович Тойво созвал собрание оппозиционного актива, на котором назвал решения съезда «политически ошибочными». Стенограмма утверждала, что пленум (26–27 декабря) «выявил мнение в пользу ленинградской организации» (против – 12 голосов, которые нашли доклад «односторонним»)[1167]. Тойво разослал резолюцию: «Пленум решительно отвергает попытку разжигать разногласия, возникшие на съезде, – решительно отвергает приписывание ленинградской организации, что она является „оппозицией“, „фракцией“ и „группировкой“. Приписывают ей несуществующее у нее намерение противопоставить себя партии. Мы считаем, что наша делегация, внося свои поправки к общей резолюции, отстаивала взгляды нашей организации не как фракция и оппозиция, а в качестве одной из крупнейших пролетарских организаций». Критики Сталина напоминали, что «каждая организация имеет право (и это является ее долгом) перед съездом и на самом съезде партии защищать ту точку зрения, которую она считает правильной»[1168].

Также повышая градус дискуссии, цекисты в свою очередь приступили к кампании против того, что они называли «новая оппозиция». Содоклад Зиновьева был полной неожиданностью для комвузовцев, которые высказывали недоумение, почему делегация, избранная XXII губернской партийной конференцией, на которой единодушно была одобрена партийная линия, выступает на съезде против этой линии. Ни на что подобное не было и намека, когда Минин отчитывался во дворце Урицкого об итогах конференции в начале декабря. Многие интересовались, почему ректор комвуза, еще вчера клявшийся в верности ЦК, поддерживает Зиновьева и сегодня выступает против большинства. Недоброжелатели Минина утверждали, что он предпринял «антипартийную вылазку» на съезде, а теперь не желает отчитываться, старается затушевать ситуацию, не верит в сознательность партийных масс. В горком и райкомы посыпались запросы студентов, просивших объяснить московские события. В квартирах отдельных коммунистов, стоявших на позиции большинства, собирались, чуть ли не нелегально, доверенные сторонники Москвы и изучали материалы съезда. На Трубочном заводе против оппозиции выступали люди Москвина и Комарова. «Ленинградская делегация не отражает мнения организации, так как вопросы, поднятые на съезде, на коллективах не обсуждались, – говорили они наперебой. – Что тут делает делегат, когда съезд не закрыт? Ему место там, а не открывать здесь дискуссии, не морочить голову рабочим»[1169].

Тем временем работа верховного органа партии возобновилась. Ленинградцы вернулись на съезд, чтобы принять участие в выборах руководящих органов и комиссий. Они привезли с собой шесть представителей городского актива, выступивших в пользу Зиновьева. Сторонники ЦК набросились на них, утверждая, что защитники оппозиции руководствуются не наказами ленинградских коммунистов, а шпаргалками, составленными для них вождями ленинградской делегации. Днем 26 декабря во время прений по отчету ЦКК произошло лобовое столкновение между Мининым и Ярославским. «Когда представитель высшего органа пытается нас третировать как детей, подходит к нам как старый педагог, – жаловался ректор комвуза, – от этого, конечно, ореол ЦКК рушится, и дело не двигается вперед, а разлагается. Как тов. Ярославский выступал у нас? Разве перед конференцией на сеньорен-конвенте первое же выступление достопочтенного Емельяна не настроило всех против него? <…> Мы знаем, что можно подойти к самой несогласной конференции так, что она будет вас слушать, хотя и не согласна в корне, если к ней подойдешь как друг. А здесь, как нарочно, он выступал как комиссар. <…> И затем, на самой конференции – этого никто не посмеет отрицать – тов. Ярославский пытался „поймать“ конференцию, пытался „словить“ сырую стенограмму, не проверенную оратором, не проверенную редакционной коллегией. Зачем это было нужно? Это ли помогло взаимоотношениям, это ли поддерживало авторитет ЦКК?»

Ответ Ярославского не заставил себя ждать:

Делегаты ленинградской организации говорят, что у них все было хорошо, но вот приехал злой дух – Емельян Ярославский, и стало плохо. Я хочу рассказать, как «все было хорошо». Что называется на языке ленинградцев «все было хорошо»? Это означает… мы очень хорошо вели фракционную подготовку этого съезда (Голоса: «Вздор!»); мы хорошо удалили с губконференции всех тех, кто хотел поддерживать лояльное отношение к ЦК партии. (Голоса: «Ложь!» Шум.) Все у нас шло хорошо потому, что мы зажали рот всем (Шум. Голоса: «Неправда»), кто пытался выступить