Автобиография большевизма: между спасением и падением - Игал Халфин

с малейшей критикой ленинградской организации. Если все это называется «шло хорошо», тогда я принимаю на себя все обвинения, ибо я не понимаю этой лицемерной идиллии, которую вы создавали, когда вы лицемерно на губернской конференции единогласно выносили одобрение линии ЦК с камнем за пазухой (Аплодисменты. Голоса: «Правильно!»), когда Зиновьев говорил, что наш ЦК есть лучший, ленинский… (Голоса: «Нужно доказать это, неправда, вы занимаетесь травлей!» <…> Шум. Бакаев с места: «Он клевещет, пусть докажет то, что он тут утверждает!» Голос: «Призовите их к порядку!») Когда т. Зиновьев на ленинградской конференции заявил, что ЦК есть самый лучший ЦК, какой мы имели, а здесь выступает против этого ЦК, – это есть величайшее лицемерие. (Аплодисменты. Шум со стороны ленинградской делегации. Голоса: «Не в этом смысле было это сказано. Переплетчики».)

«Я не читаю в сердцах тт. Зиновьева и Евдокимова, – продолжил Ярославский. – Они говорят и отвечают за свои слова. То, что они говорили на ленинградской конференции официально, противоречит всему тому, что они делали в подполье ленинградском и что делают здесь. (Голоса с мест: „Никакого подполья там нет“. Аплодисменты. Возглас: „Давайте уйдем, нельзя слушать клевету!“ Часть ленинградской делегации поднимается, чтобы уйти. Крики, сильный шум, возгласы: „Долой, долой, долой, уходите скорей, позор!“ Звонок председателя. Ленинградская делегация остается на месте)».

Затем Ярославский перешел к обвинению Минина, согласно которому Ярославский «нервировал конференцию». А что было делать? Как только он услышал вопрос Саркиса, «кто после Троцкого первый начал ревизовать Ленина?» и ответ: «Член ЦК тов. Бухарин», то потребовал стенограмму. «Как только я это сделал, прошло три минуты, ко мне подошел член ЦК тов. Куклин… [и] сказал мне: „Ты ведешь себя как комиссар“. <…> Я ему сказал: в чем дело? только в стенограмме? – „Да“, – говорит он. Так я же, член Центральной Контрольной Комиссии, вправе потребовать любой документ для изучения. Оказывается, я поступил очень хорошо, потому что из этой стенограммы потом исчезло такое заявление Зиновьева на ленинградской конференции, будто бы по Москве дан лозунг „бей ленинградцев“. А в подлинной стенограмме это заявление имеется. Исчезло заявление, которое делалось по отношению к целой организации. Как это называется, товарищи? Это называется: заметать следы, товарищи. (Аплодисменты. Голоса: „Правильно!“) <…> Я сказал тов. Куклину: если я тебя очень нервирую, внеси предложение об удалении меня с конференции. Если ты мне, как друг, советуешь, так я тебе скажу, что в этом совете я не нуждаюсь, я знаю, как себя вести. А если ты официально это заявляешь, то я, как член ЦКК, в праве требовать для изучения и проверки какие угодно документы».

Спор Минин проиграл, и резолюция, одобрявшая занятую ЦКК позицию «в вопросе об охранении единства партии», была принята большинством при 36 воздержавшихся.

26 декабря активизировались сторонники большинства ЦК в ленинградском аппарате. Четыре члена Ленгубкома направили заявление в адрес Севзапбюро ЦК, в котором говорилось, что позиция, занятая губкомом, имеет цель «не дать ленинградской организации исправить антипартийную линию ленинградской делегации на съезде»[1170]. Несмотря на оппозиционную волю вождей ленинградской делегации, ЦК верил в то, что их поддержка рядовыми большевиками была плодом заблуждения, недостаточной информированности. Чтобы перетянуть массы на свою сторону, нужно было найти источник, через который можно было прорваться к широкой партийной массе в Ленинграде.

Севзапбюро ЦК стало оплотом Сталина в предстоявшей политической схватке. Все его члены персонально утверждались ЦК РКП(б), оно помогало партийным организациям разрешать вопросы несогласованности в деятельности административных органов, ведало учетом и распределением кадров и теперь взяло на себя задачу по корректировке работы прозиновьевского горкома[1171]. Член большевистской партии с 1912 года А. Я. Чечковский вспоминал, что на совещании сторонников Сталина в Смольном у заместителя секретаря Севзапбюро РКП(б) И. М. Москвина была поставлена задача создания «инициативных групп». Сначала образовали районную инициативную группу, в руководящую тройку которой вместе с Чечковским вошли И. Николаев (ОГПУ) и П. Антонов (швейная фабрика им. Володарского). Для создания инициативных групп в ячейках района использовались служебные и личные связи. Находясь в кабинете Москвина, Тышкевич слышал, как организаторы инициативных групп докладывали тому о ходе событий, а товарищ Москвин давал им новое поручение: «Поскольку бюро коллективов отказывают в созыве собраний, нужно всю работу перенести на квартиры и широко поставить конспиративную работу»[1172]. Работа «подпольщиков» отличалась оперативностью. На встречах происходил обмен информацией и намечался план действий. Никаких протоколов при этом не велось.

Главным форпостом инициативных групп была партийная ячейка ОГПУ, которая распространяла тиражируемые на «Печатном дворе» съездовские бюллетени. Заместитель директора «Печатного двора» в 1925 году Д. Д. Гойло вспоминал: «В начале работы XIV партсъезда, поздно вечером, ко мне на квартиру позвонил секретарь Севзапбюро ЦК партии тов. Москвин. Он [сказал], что надо срочным порядком организовывать выпуск печатных отчетов тов. Сталина и Молотова, и предложил мне, на второй же день, к 9 часам утра приехать в Смольный. Приехав к нему в указанный час, я [получил]… полномочия полностью приостановить печатание Зиновьева и Каменева, а выпускать только доклады т. Сталина и Молотова. Я все его указания начал сейчас же проводить в жизнь. Работали мы круглые сутки, не выходя из типографии несколько дней, отпечатанную литературу поставлял я сам в Смольный непосредственно в кабинет тов. Москвину, причем всю эту работу проводил с некоторой осторожностью, чтобы ее не перехватили в Смольном Евдокимов и компания»[1173]. С 29 декабря 1925 года по 2 января 1926 года по районам Ленинграда было распространено 140 033 экземпляра разной съездовской литературы, полученной со складов «Печатного двора» и Ленгиза[1174]. Всего в конце декабря и первые дни января в Ленинграде было выпущено 300–400 тысяч экземпляров брошюр с материалами съезда. Литературу проносили под видом белья, справочной литературы, разбрасывали тайком на въезжавших грузовиках[1175].

Райкомы запрещали оппозиционерам собираться для обсуждения решений съезда под предлогом необходимости ждать официального начала отчетно-съездовской кампании в Ленинграде, которую они надеялись провести под своим покровительством. Коммунистам не разрешалось приносить в ячейки съездовскую литературу, распространять ее на работе. Тойво утверждал, что делать это могут лишь официально избранные бюро партийных коллективов, и по несколько дней держал у себя сотни экземпляров бюллетеней съезда, не раздавая их студентам.

К концу декабря инициативные группы существовали уже в пяти (из шести) районных партийных комитетов и в большинстве крупных и средних ячеек. Комвузовская инициативная группа сразу начала действовать в противовес Тойво и установила связь с Севзапбюро ЦК[1176]. Один из ее создателей, Анфалов, член партии с марта 1917 года, утверждал перед комвузовской парторганизацией, что на партсъезде