Автобиография большевизма: между спасением и падением - Игал Халфин

этом собрании назвал нас шкурниками и другими непристойными словечками. Такой поступок нашим собранием был заклеймен позором, собрание вынесло недоверие бюро коллектива и Минину как ректору и делегату съезда»[1228].

Свердловцы докладывали в Москву: «Организатор… предлагает всем, кто считает себя коммунистом-большевиком, немедленно покинуть собрание. После этих слов тов. Минин встает и торжественно уходит из зала, за ним поднимается небольшая группа студентов. Покинувшая собрание группа студентов обращается к Минину – „что им делать“. Минин называет оставшихся на собрании мерзавцами, подлецами и после этого уходит. Пораженные таким ответом своего руководителя студенты просят впустить их на собрание»[1229].

«Неправда, что у нас нет кворума, – заявил Анфалов. – Если часть студентов находится в отпуску, наш коллектив не перестает быть полноправным коллективом и не прекращает своей деятельности. Неправда, что мнение нашего коллектива уже выявлено. Это те две недели, за которые прошли собрания и произошли всем нам известные события. [Мы] не можем молчать, не допустим прикрывание и использование резолюции прошлого собрания, которая не могла выразить нашего мнения по тем новым вопросам, которые мы имеем. <…> Бюро коллектива не считается с мнением и требованием большинства студенчества, поэтому мы имеем право считать наше собрание вполне законным».

В версии поборников ЦК, бюро коллектива зря «ставило ставку на провал собрания»: «Утверждение, что с собрания ушло 106 человек, явная ложь и подделка. По регистрации при выходе из собрания отмечено 320 человек, при поименном голосовании было подано 280 голосов из этого количества, 19 человек из ячейки служащих при университете, таким образом, студентов присутствовало 261 человек. На 31 декабря на учете в университете было 323 студента. Если из всего кол<ичества> 323 вычесть 261 присутствующих на собрании, то максимальная цифра получается 62, а не 106 ч.» «О собрании 31 декабря следует сказать, – суммировал Вавилин, – что кворум был налицо даже по отношению и к тем товарищам, которые разъехались в отпуск. Если считать правильной регистрацию ушедших с собрания в количестве 106 человек, если к 278 голосовавшим персонально на собрании прибавить этих 106, получаем 384 члена коллектива, то есть больше половины. Эта общая цифра может быть признана верной, так как по справке студентов в университете на этот день находилось 330 человек, да в ячейке служащих насчитывается 50 человек. Сопоставление цифр показывает, что сторонники оппозиции многие не регистрировались… Тем самым они хотели сорвать собрание, не давая возможности собрать кворум»[1230].

В прессе в отчете о собрании инициативная группа утверждала, что ушло с собрания только 35 человек. «А мы зарегистрировали 106 человек, – перечил им Минин. – По-видимому, вы не любите арифметику. Нужно изучать арифметику, а потом политику, потому что политика есть алгебра революции».

«Что же касается знания арифметики, – настаивал на своем Боровиков, – то и тут вожди бюро „попали впросак“, ибо у нас на собрании присутствовало абсолютное большинство из оставшихся студентов»[1231].

«Собрание проходит с подъемом», – отмечали свердловцы[1232]. В отсутствие оппонентов языки развязались. Боровков произнес пару саркастических слов о «потустороннем» бюро коллектива. «[У Минина] много пороху, но нет снаряда. Их выступление сегодня подтвердило это. <…> Такое политиканство недопустимо. Если студенчество пошло за инициативной группой, а не за бюро коллектива, это лишь доказывает, что бюро оторвалось от массы студенчества».

Жук призвал называть вещи своими именами: «Почему наша верхушка отказалась собрать общее собрание коллектива? Потому, что им нужно было в целях фракционной борьбы удержать фальсифицированное мнение нашего коллектива, ибо ни на одной районной и губернской конференции… не было открыто заявлено, что ленинградская организация противопоставляет свою политическую линию ЦК и всей партии. Это выявилось только на съезде, поэтому, по-моему, такая форма принципиальной политической борьбы может быть квалифицирована не иначе как демагогия дешевой политики, против которой мы и протестуем».

Бюро ячейки отклоняло мнение инициативной группы, что позиция делегации на XIV партсъезде не выражает подлинных мнений всей организации, – по мнению Минина и Рыбина, налицо «старая троцкистская постановка вопроса о верхах и низах внутри нашей партии». В текущих дебатах зачастую отсылали к внутрипартийным дискуссиям первой половины 1920‐х годов. Саму постановку вопроса «о верхах и низах» в партии называли троцкистской. Очевидна и эластичность этого понятия, ведь инициативная группа в комвузе была «троцкистская», со слов ее недоброжелателей, потому что поддерживала демократические лозунги большинства ЦК. Сталин был плох именно тем, что возрождал риторику Троцкого 1923 года.

Жук отметал обвинения, выдвинутые Мининым и Рыбиным: «Нас обвиняют в троцкизме только потому, что [мы] не подпеваем новой оппозиции и протестуем против действий нашей делегации… которая противопоставила свою ошибочную линию линии съезда, прикрываясь авторитетом всей нашей организации. <…> Втереть очки всей партии о верхах и низах в данный момент никому не удается, ибо мы сегодня на деле видели, как наша руководящая верхушка продемонстрировала свой разрыв с абсолютным большинством нашего коллектива. Этот факт никакой словесной трескотней не уничтожить, ибо мы заставим наших оппозиционеров показать свое настоящее лицо не на словах, а на деле». Последовали «бурные аплодисменты» и возгласы «правильно»[1233].

Слово было торжественно передано Зорину, «делегату XIV съезда». На тот момент Сергей Семенович Зорин возглавлял Иваново-Вознесенский губком РКП(б), но Ленинград был ему родным. В Гражданскую войну он был председателем Петроградского революционного трибунала и секретарем Петроградского комитета РКП(б). Направленный в Ленинград в составе делегации работников ЦК для разъяснения решений съезда по вопросу о «новой оппозиции», Зорин, «несмотря на болезнь», вел трудную работу против выдержанных противников, гласят анонимные «Заметки участника борьбы с оппозицией»[1234]. Зорин отметил исключительную роль XIV съезда в истории партии. «Съезд начался с чрезвычайно сложной обстановки. Члены съезда не знали тех настроений, с которыми приехала ленинградская организация. Судя по резолюциям районных и губернской партконференций, у большинства съезда создавалось мнение, что ленинградская организация не имеет разногласий, однако по другим материалам было известно, что политика подрыва авторитета ЦК еще до съезда началась. Понятно, что перед открытием съезда наблюдалось напряженное состояние». ЦК обратился к ленинградской делегации «с известным вам заявлением». Зорин зачитал отрывок из последнего и затем сказал: «Ради единства партии ЦК шло на уступку, предлагая вести работу секретариата ЦКК представителю из Ленинграда». Увы, ленинградская делегация на соглашение не пошла.

В такой обстановке открылся съезд. Во время отчета Сталина от ленинградской делегации поступило заявление о выставлении содокладчика. Известно, что к содокладу обращались в случае каких-либо принципиальных возражений против основной линии. Очевидно, ленинградская организация, выставляя содокладчика, планировала заявить какие-то новые, принципиально важные положения в противовес линии ЦК. Большинство съезда никому не запрещало выступать в прениях