Автобиография большевизма: между спасением и падением - Игал Халфин

о неправильном созыве собрания и просили редакцию „Правды“ поместить его в газете, т. к. разве можно считать общее собрание студентов, когда на собрании присутствовало 236 человек из 726 чел. студентов, которых большинство на каникулах, а большая часть также не участвовала на собрании, но редакция не поместила. <…> Инициативная группа и сейчас продолжает свою работу и подготовляет перевыборы бюро коллектива. Такую деятельность „инициативных групп“ мы можем рассматривать как деятельность „фракционную“»[1248].

Тойво не признавал стихийно начавшуюся кампанию перевыборов бюро коллективов, ссылаясь на то, что такое переизбрание допустимо лишь при разрешении райкома. «Допустимо ли при наличии райкома и губкома без ведома райкома переизбирать бюро коллектива? – интересовался Тойво. – Нет, недопустимо». Райком отменил перевыборы бюро, потребовал распустить инициативные группы и повторил запрет самочинно дискутировать о вопросах съезда[1249]. Однако члены ЦК, находившиеся в Ленинграде, опровергли подобные утверждения, уверяя, что устав ВКП(б) предоставляет партийным коллективам широкие права в вопросах внутренней жизни, в том числе и право самостоятельно переизбирать свои руководящие органы. «Секретариат ЛК (Ленинградского комитета. – И. Х.) сообщает, – говорилось в ответе С. М. Кирова на запрос Московско-Нарвского РК ВКП(б), – что каждый пленум коллектива может переизбрать бюро коллектива, если последнее не отражает настроения коллектива. О произведенных перевыборах бюро сообщает райкому»[1250].

В январе ленинградская контрольная комиссия привлекала коммунистов к ответственности за:

– дезорганизацию партийных аппаратов, коллективов и парткомов путем создания инициативных групп;

– созыв партийных собраний без ведома бюро коллектива и парткомов;

– удаление или неприглашение на партсобрания отдельных членов и групп членов партии данного коллектива;

– игнорирование парткомов и бюро коллективов при распространении партийной литературы.

Председатель Ленинградской губернской контрольной комиссии Иван Петрович Бакаев разослал циркуляр, инструктировавший районные контрольные комиссии «принять все меры к проверке и расследованию таких явлений». «Краткие сводки» обо всем этом должны были ложиться ему на стол два раза в неделю, «не дожидаясь их проверки и расследования»[1251].

Тойво инструктировал организационное отделение райкома собирать материал об «антипартийной» деятельности инициативной группы комвуза[1252]. Во исполнение этой директивы Рыбин вызвал к себе в кабинет ее главных затейщиков Анфалова, Вавилина и Исакова и поставил перед ними следующие вопросы: признаете ли вы бюро? Признаете ли вы райком и подчиняетесь ли его решениям? На основании постановления бюро райкома вызванным предлагалось прекратить свое существование как инициативной группы, сдать немедленно все материалы своей работы в бюро коллектива и в первую очередь – списки поименного голосования общего собрания 31 декабря. «В нашей партии недопустима такая работа, которая ведется в настоящее время против ленинградской организации», – заявил Рыбин[1253].

На заседании президиума контрольной комиссии 14 января Анфалова спрашивали о составе инициативной группы. После повторных вопросов и долгих упирательств он наконец выжал из себя: «Инициативная группа состоит из 150 человек; выражают ее мнение товарищи Жуков, Боровиков, Анфалов, Акимушкин и Зудов»[1254]. В итоге всему составу бюро инициативной группы было «поставлено на вид» за «нарушение партдисциплины»[1255]. Член контрольной комиссии Гусев внес «особое мнение по делу в Зиновьевском университете: признать, что в обстановке, создавшейся после XIV съезда… в частности, вследствие неправильной информации о съезде, возникновение группы было вызвано необходимостью обеспечить правильную информацию о работе съезда и скорейшее проведение его решений в жизнь». В Москве наказание членов инициативной группы оценили как «репрессии». Молотов заявил, что ленинградская контрольная комиссия использует бюрократический нажим на товарищей[1256].

Мнение Гусева, а также московских большевиков в отношении партвзысканий к членам инициативных групп раскрывает соотношение закона и истины в рамках большевизма. Формально то, чем занимались члены инициативных групп, действительно могло быть расценено как раскольническая деятельность – имели место подпольные собрания на квартирах, группировки, нелегальное распространение литературы. Однако свидетельство Гусева в этом отношении в высшей степени характерно: поскольку группа была сформирована, чтобы сообщить об «истинном» положении вещей на съезде, ее заговорщический формат мог быть сброшен со счетов. Иными словами, ЦК, как и все оппозиции, считал себя вправе, будучи в меньшинстве в Ленинграде, бороться за партийные массы любыми методами. Вопрос был не в методах вообще, а в отношении этих методов к истине.

Севзапбюро ЦК в свою очередь собирало материалы в отношении «нарушения партийной демократии» со стороны Бакаева и ленинградской контрольной комиссии и передавало их в подвластную Ярославскому ЦКК[1257]. Расследовались факты «преследований партийцев, активно и безоговорочно проводящих… решения съезда». Им грозили исключением из парторганизации, их избивали и увольняли с работы с мотивировкой: «За то, что проводит линию, направленную против большинства актива района»[1258].

То, что информацию собирали и те и другие, является важной практикой именно дискуссии 1925 года. Каждая группа воспринимала владение информацией как ключ к контролю над партией, зная, что такое владение позволяет трактовать ситуацию и оценивать соперника как «оппозицию».

В то же время каждая из сторон рассматривала себя как преследуемую. Сторонники ленинградской делегации на съезде считали, что на них был организован наскок, их приперли к стенке, давят аппаратными методами. Но и члены инициативных групп полагали, что их подвергают репрессиям. Исход дискуссии определялся способностью представить себя как истинных сторонников демократии, а противников – как раскольников и аппаратчиков. Термин «двоецентрие» в этом отношении показателен. По сути, в начале зимы 1925 года в Ленинграде реально существовало две партии с очень сходной риторикой и методами работы. Каждая сторона требовала демократии, каждая требовала соблюдения устава, и каждая не чуралась интриг и аппаратных методов для защиты собственной правоты.

В «верхах» шла острейшая подковерная борьба. 1 января состоялся пленум ЦК, который переизбрал исполнительные органы: Каменев потерял свое место в Политбюро, а Евдокимов, проработавший секретарем Ленинградского губкома только два месяца, был введен в Секретариат ЦК и, таким образом, отозван в Москву. 4 января 1926 года бюро Ленгубкома собралось на совещание. Секретарь Ленинградского губернского комитета ВКП(б) Александр Сергеевич Куклин докладывал: «Положение в ленинградской организации в высшей степени ненормально… Все время через Севзапбюро ЦК раздается легальная съездовская литература; речи Сталина, Бухарина, Молотова, Рыкова, Томского, но самым нелегальным образом… литература развозится на автомобилях по партийным коллективам, затем распространяется через отдельных лиц либо прямо в цехах, либо раздается курсантами у проходных…» Н. П. Комаров отвечал от имени большинства ЦК: «Если вы… будете притеснять членов партии… критикующих оппозицию, то все равно члены партии будут собираться помимо вас, хотя бы вы и применяли репрессии»[1259].

По партийному уставу, губком обязан был приять решение о проведении в Ленинграде широкого обсуждения итогов съезда. Чтобы не допустить срыва этой кампании, Шверник, Комаров, Кодацкий и другие предложили